Обедали мы вместе. К нам за столик подсел Эпаминондас. И с этого дня ежедневно ел вместе с нами. Ни разу ничуть нас не стеснив. В то утро он прямо-таки светился от радости. Погода стояла прекрасная, он уже совсем забыл про Маюнгу, про свои угрызения совести и даже, по-моему, про цель нашего путешествия в Дагомею.
— Так, значит, плывем, — бросил он, крепко хлопая меня по плечу.
— Плывем, плывем, успокойся.
— Вот видишь, — как-то вдруг развеселилась она, — можешь радоваться, твой номер удался.
На лице Эпаминондаса отразилось искреннее негодование.
— Если уж кто-то и сыграл с тобой какой-то номер, то, во всяком случае, не я.
Смеясь, она согласилась.
— И потом, туда или куда-нибудь еще, — заметил Эпаминондас, — если разобраться, какая разница?
— Все-таки нельзя терять надежды, — вмешался я, — иначе уж вообще…
— Самое забавное, — предположила она, — если он уже давным-давно трудится молочником где-нибудь в Дижоне, а я, как последняя шлюха, все шляюсь и шляюсь по морям и океанам в поисках этого великого мужчины.
— По морям или где-нибудь еще… — прыснул Эпаминондас.
Все рассмеялись, даже матросы, что сидели за другими столиками. Никто не выглядел шокированным.
— Может, в Дижоне, а может, нигде… — заметил я.
Эпаминондас не понял, и, как и всякий раз, когда он оказывался в таком положении, на лице его отразилось нечто вроде смертельного испуга.
— Это он просто так, к слову, — пояснила она ему.
— И ты позволяешь такие шутки теперь?
— Шутка как шутка, — возразила Анна, — что уж, и пошутить нельзя, что ли?
— Нет, — вдруг как-то сразу погрустнел Эпаминондас, — похоже, я все-таки слезу в Танжере.
— Да я просто пошутила, — заверила она. — Что-то ты стал уж очень обидчивый.
— Ладно, посмотрим, как ты будешь выглядеть, — ответил Эпаминондас, — если он и вправду окажется у эве.
— И не только она, — добавил я.
Перспектива такой встречи вызвала у меня неудержимый приступ смеха.
— Может, объяснишь, что это тебя так разбирает? — поинтересовался Эпаминондас, который обижался по всякому пустяку и, должно быть, подумал, что я сомневаюсь в успешном исходе экспедиции.
— Просто я подумал, — пояснил я, — как все мы мигом окажемся на берегу.
Они тоже рассмеялись.
— Да, — прыснул Эпаминондас, — это уж точно, быстрее не придумаешь.
— Присоединимся к Нельсону и его шарикам-роликам.
— А как же я? — спросила она.
— Ну, ты даешь, — ответил я.
— Нет, раньше ты была совсем другая, — заметил Эпаминондас, — ты изменилась, и совсем не в лучшую сторону. — И чуть не задохнулся от смеха. — Все, хватит слоняться по свету! — ликующе воскликнул он. — По домам, как все нормальные люди. А вот я лично, — добавил он, — останусь в Котону и буду охотиться на куду.
И обернулся ко мне с таким видом, будто вдруг вспомнил о чем-то, она тоже. Вид у него был немного смущенный. Правда, я-то смотрел только на нее.
— Ну а ты? — как-то застенчиво спросил Эпаминондас. — А ты чем…
— Откуда мне знать? — ответил я.
Никто больше не добавил ни единого слова. Она невозмутимо глядела на меня. Оба ждали, что я скажу. Но я промолчал.
— Вот я, к примеру, — почти шепотом снова заговорил Эпаминондас, — останусь в Котону и поохочусь на куду. Попробую ловить их живьем, а потом продавать в зоопарки.
— В Котону, — с трудом проговорил я, — нет никаких куду.
— Ну и что, — возразил он, — зато в Замбези их навалом, видимо-невидимо, целые стада.
— А если не удастся поймать их живьем, — поинтересовалась она, — что с ними тогда делать?
— Уж вам ли этого не знать, — заметил я.
— Интересно, откуда бы ей это знать? — удивился несколько сбитый с толку Эпаминондас.
— А ты не пытайся понять все буквально, — сказала она. — Это все потому, что я охочусь на матроса с Гибралтара. Так сказать, намек. — И, как ни в чем не бывало, мило продолжила: — Ну, так что же с ними тогда делать? Они хоть съедобные?
— Конечно, — подтвердил Эпаминондас, — еще какие съедобные. Потом, рога, кожа, даже не знаю, что еще, надо совсем ничего не смыслить в охоте, чтобы задавать такие дурацкие вопросы.
— Куду, — пояснил я, — очень редкое животное. А охота на редких животных — это великая охота.
— И чем реже, тем лучше, — прыснул Эпаминондас, смекнув наконец, о чем идет речь.
Анна очень охотно смеялась всем шуткам Эпаминондаса. Рассмеялась она и на этот раз, но как-то сразу погрустнела.
— Мне все больше и больше нравится смеяться, — призналась она, — видно, старею.
— Да нет, дело тут вовсе не в возрасте, — с понимающим видом возразил Эпаминондас.
— Просто, — заметил я, — сейчас день. Анна снова долго смеялась над этим намеком.
— Если я вам мешаю, — проговорил Эпаминондас, — надо было сразу так и сказать.
— Не заводись, — возразила Анна, — если нам кто-то и мешает, то уж, во всяком случае, не ты.
Эпаминондас понял и возмутился, но как-то вяло.
— Да ладно, что там говорить, — успокоился он. — Но ты здорово изменилась.
Весь день я провел в попытках почитать, но мне это так и не удалось. К вечеру в поисках Эпаминондаса я поднялся в бар. Он тоже читал, развалившись в кресле. Она обсуждала с матросами, какая погода ждет нас в Атлантике. Когда я вошел в бар, все сразу же насторожились. Кое-кто, в их числе и Бруно, конечно, подумал, что настал критический момент моего пребывания на борту яхты и я не доплыву до Дагомеи. По ее виду я понял, что эта двусмысленность в наших отношениях ничуть ее не смущает и, даже напротив, она тоже получает от этого известное удовольствие и старается продлить как можно дольше. Я прошел через бар и вышел на палубу. Вскоре ко мне присоединился Эпаминондас. Именно этого-то мне и хотелось. Мы с ним отлично понимали друг друга, а у меня было большое желание перекинуться с кем-нибудь парой слов.
— Выходит, ты тоже здесь ни хрена не делаешь, так, что ли?
— Я подумываю, не привести ли в порядок библиотеку, — ответил я. — Но это так, благие намерения, не больше того.
— По-моему, на этой яхте всем глубоко наплевать, в порядке эта библиотека или нет…
— Поди знай, — возразил я, — а вдруг она на следующей стоянке подберет какого-нибудь философа…
Мы оба дружно рассмеялись.
— А вот мне совсем нечем заняться, — продолжил Эпаминондас, — для меня тут не осталось никакой работы. Хотя, по правде говоря, я никогда особенно не любил этого занятия, гнуть спину…
— Я тоже. Правда, кто знает, может, наступит день…
— Ты-то хоть чем-то занимаешься, — пошутил он. — Скоро будет Гибралтар, — заметил я.
— Завтра утром, на заре. Знаешь, я тоже, когда проходил здесь в первый раз; чувствовал себя не в своей тарелке.
— А что ты вообще об этом думаешь?
— О чем? О Гибралтаре, что ли?
— Да нет. Как ты думаешь, есть у нее хоть маленький шанс?
— А какого же, по-твоему, хрена мы здесь делаем, если у нее нет никакого шанса?! — возмутился он.
— Само собой. Мне просто хотелось узнать твое мнение, вот и все.
— Ну и вопросики же у тебя…
— Знаешь, я хотел сказать тебе одну штуку. Нельсон Нельсон — что-то уж очень странное имя.
— Опять-таки повторяю, какого хрена мы здесь околачиваемся, если…
— Да пусть бы даже на его месте оказался кто-нибудь другой, — возразил я, — какая разница, все равно мы были бы здесь.
— Да, что правда, то правда, — согласился Эпаминондас, — король шариков или король придурков, главное, что он его убил, а остальное нам без разницы.
— Знаешь, иногда мне кажется, будто существует целый десяток разных историй об этом Гибралтарском матросе.
— Может быть, но матрос-то только один, вот в чем штука. И это крепкий орешек.
Он замолк и как-то подозрительно уставился на меня.
— Что-то ты задаешь чересчур много вопросов, — предупредил он, — ни к чему это все.