Снова взрыв аплодисментов.
Когда наконец воцарилась тишина, Длинный, словно сдерживая рвавшиеся наружу чувства, прижал руку к сердцу.
— Что же случилось? Какая сила привязала меня к этим местам, к вам, дорогие соотечественники? Признаюсь, я был поражен вашим мужеством, вашим благородством, вашим рыцарским великодушием, наконец, Кудретом Янардаг-беем-эфенди, который с беспримерной смелостью открыл нам глаза на истинное положение вещей!
Грянули аплодисменты, и все хором стали скандировать:
— Бра-во! Бра-во! Куд-рет, Куд-рет, бра-во!
— Бра-во! Бра-во! Куд-рет, Куд-рет, бра-во!
— А сейчас, уважаемые граждане, я скажу вам еще несколько слов и уступлю место нашему дорогому Кудрет-бею-эфенди. Истина — это солнце!
— Солн-це! — откликнулась толпа.
— Грязью не залепишь!
— Не-за-ле-пишь!
— У кого поднимется рука залепить грязью правду? — вопил Длинный.
— За-ле-пить прав-ду!
— Народ сломает такую руку!
— Сло-ма-ет!
— Бра-во!
— Сло-ма-ем-ру-ку!
— И проклянем того, кто ее поднял!
— Я предложил Кудрет-бею свои услуги в качестве секретаря и буду служить ему без всякого вознаграждения, потому что я увидел, точнее, разгадал в нем архитектора нашего светлого будущего. Кудрет-бей-эфенди оказал мне великую честь, пожаловав эту очень ответственную и трудную должность. Считаю своим долгом выразить ему публично глубочайшую признательность и с превеликим удовольствием уступаю место этому поистине блестящему оратору.
Длинный сошел с трибуны. Кудрет пожал ему руку и шепнул на ухо: «Ну и сукин сын ты!» И ловко вскочил на трибуну.
— Слово предоставляется Кудрет-бею-эфенди!
Поднялся невообразимый шум. Люди кричали, хлопали в ладоши, Кудрет в костюме пепельного цвета, который очень к нему шел, стоял на трибуне, скрестив руки на груди, и с очаровательной улыбкой глядел на беснующуюся толпу.
— Браво!
— Многие лета!
— Да сохранит тебя аллах от дурного глаза!
— Слава матери, которая тебя родила!
Но вот бей-эфенди поднял руку.
Мгновенно наступила тишина — ни звука, как на дне глубокой пропасти.
— Мои любимые граждане! — начал было Кудрет, как вдруг в толпе раздался визгливый женский голос:
— Будь ты проклят этими любимыми гражданами!
Кудрет уже знал, что приехала жена и что она добивается встречи с ним. Но ему вовсе не хотелось встречаться с ней. Суд развел их, теперь они чужие люди. Как говорится, бык подох, рядиться не о чем. Шехвар, видимо, была пьяна. Иначе она не осмелилась бы прийти сюда и безобразничать. Как бы там ни было, необходимо любой ценой спасти свой престиж.
Длинный с Идрисом кинулись к женщине, пытаясь заткнуть ей рот и увести. По толпе прокатился недовольный ропот. Бывший председатель вилайетского комитета, стоявший недалеко от трибуны, ждал скандала.
— Оставьте ее в покое! — неожиданно крикнул Кудрет. — Пусть говорит! Солнце не залепишь грязью, как справедливо отметил предыдущий оратор!
Женщину отпустили. Она и в самом деле была пьяна, даже шаталась.
— Кудрет! Безбожник Кудрет! Я уже не один день добиваюсь встречи с тобой! Он лжец, плут и мошенник, а вы ему в ладоши хлопаете! — крикнула она, обращаясь к толпе. — Не верьте ему! Он и его дружки обманывают вас. Став депутатом меджлиса, он переберется в Анкару с психопаткой Ифакат Дюрдане, бывшей придворной. Он женится на ней! Понимаете? Женится!
Последние слова Шехвар были встречены дружным хохотом.
— Плакать вам надо, а не смеяться. Доверились мерзавцу! — не унималась Шехвар.
— Да кто она такая?
— Голову морочит.
— Гоните ее, пусть проваливает отсюда!
— Бра-во! Мо-ло-дец! — кричали бывший председатель вилайетского комитета и его сторонники. Но толпа не поддержала их. На людей, видимо, магически действовали спокойствие и невозмутимость Кудрета, который стоял, не меняя позы, со скрещенными на груди руками и презрительной улыбкой на лице.
Наговорив всякой ерунды, женщина едва не упала, хорошо, что Идрис и Длинный успели поддержать ее.
Кудрет опустил руку и продолжал:
— Да, мои дорогие соотечественники… Кто эта женщина? Вы ее знаете?
— Нет, — ответила толпа.
— Видел ли ее кто-нибудь из вас прежде?
— Нет!
— Так по какому же праву обливала она меня грязью? От чьего имени? Кто мог толкнуть ее на подобную дерзость?
— Власти!
— Браво! Я склоняю голову перед вашей сообразительностью, дорогие соотечественники!