Директор молчал, словно не слышал.
— Думает, служба — это все одно что орехи грызть!
Директор покосился на Муртазу.
— Да, служба — это тебе не орехи щелкать. Это дело серьезное! На занятиях наш комиссар-бей…
— О чем ты говоришь? Объясни, в конце концов! — не вытерпел директор, сердито уставившись на Муртазу.
— Так точно! — рявкнул надзиратель, решив, что директор все знает, но хочет услышать о происшествии от него самого. — Конечно, я понимаю, что он допустил очень большое нарушение дисциплины. Он должен был позвать меня и сказать: «Извини, начальник, но мне надобно сходить справить нужду». Я бы тогда подумал: «Ага, Ферхад хочет помочиться, значит, надо найти ему замену», подыскал бы подходящего человека, приказал бы ему сменить Ферхада на посту… А Ферхад что? Не сделал как положено, ушел мочиться, оставив заместо себя ребенка в проходной!
— Ну и дальше что?
— Не должен был идти мочиться без разрешения начальника. Потому что во время несения службы нечего думать о том, чтоб мочиться, не должно быть мыслей о детях, близких, семье своей.
Муртаза пристально поглядел на директора.
— Я, конечно, объяснил ему, как подобает, чтобы он уразумел раз и навсегда. Так и сказал: «Раскрой, Ферхад, глаза, глянь, что наделал! Служба — это не орехи щелкать! Поручили нам начальники важное дело. А мы что? Мы не должны их подвести, дело загубить». Послушался меня Ферхад, согласился с моими словами: «Правильно говоришь, начальник!» Потому, я полагаю, не следует его наказывать, писать на него рапорт, надо его простить!
— Кого я должен простить? Какой рапорт?
— Покричи, поругай, но рапорт не пиши!
Наконец технический директор понял, что на фабрике случилось какое-то происшествие, и сказал:
— Хорошо, пришли-ка привратника ко мне!
— Покричи, поругай, но рапорт не пиши, не наказывай, — еще раз посоветовал Муртаза и вышел из кабинета.
Изнывавший от страха и нетерпения Ферхад бросился к нему навстречу:
— Ну как, Муртаза-эфенди?
— Назад! Это что еще за фамильярность? Как следует обращаться к господам служащим и начальникам? — Он окинул взглядом Ферхада. — Застегни как положено пуговицы, тужурку одерни. Вот так.
Ферхад переминался с ноги на ногу, горя желанием узнать свою судьбу. Наконец Муртаза объявил:
— Очень рассердился! Пришел в ярость! «Не знают они, Муртаза-эфенди, что значит служба!» Так прямо и сказал. «Думают, служба — это все равно что орехи щелкать!» Понятно?
— Что он сказал, директор?
— Ты что, оглох? Так и сказал эти слова тебе в назидание. Иль неясно?
Ферхад молча смотрел на надзирателя.
— Он сказал: «Хочу, Муртаза-эфенди, чтобы ты научил его уму-разуму, как на курсах учат». А я ему: «Не беспокойся, мой директор, я об этом всегда помню». Он мне опять: «Я и не беспокоюсь, ведь моя фабрика в твоих крепких руках!»
— Он простил меня?
— Сказал: «Раз ты вмешался в это дело, ради тебя прощаю его».
— Дай бог тебе здоровья, Муртаза-эфенди! Благодарствую, Муртаза-эфенди.
— Ладно! А теперь, да поможет тебе аллах, ступай к нему, он зовет тебя. Постучи в дверь, не забудь поприветствовать как положено, встань во фрунт!
Технический директор строго посмотрел на Ферхада, вошедшего в кабинет с виноватым видом, и процедил:
— Ну… рассказывай… Что делать с тобой, ума не приложу!
У Ферхада от страха затрясся подбородок.
— И-и двух минут не прошло, бей-эфенди… Сына оставил вместо себя, сам на минуту сбегал нужду справить, прощения прошу… Как раз в это время вы и прибыли…
— Да разве можно проходную на чужого человека оставлять? Тебе проходную целой фабрики доверили! Пусть даже твой сын…
Ферхад сжался в комок и потупился.
— Молчишь? Сам знаешь, что виноват… Срежу тебе плату за четыре дня, так сразу поумнеешь. Марш отсюда!
Сердце так и екнуло у Ферхада. Он низко поклонился и вышел из кабинета.
Жалованье за четыре дня! Да как же так можно? На носу первое число месяца. Из ста лир жалованья шестьдесят отдай в уплату долгов в фабричной лавке. Остается сорок. Из них двадцать — за квартиру… Четыре дня по три лиры — это двенадцать! Что же останется? Семь лир с чем-то. Как на такие деньги прожить?
Ферхад вернулся в свою будку. Муртазы уже не было. А ведь он же ему сказал, что директор простил. Привратник вошел в будку, потоптался, вышел и снова вернулся. Он все прикидывал и рассчитывал и не заметил, как, зевая, подошел контролер Нух.
— Только от шлюхи мог уродиться этакий ублюдок, — ворчал контролер.
Занятый подсчетами, Ферхад продолжал бормотать себе под нос, не обращая внимания на подошедшего.