Она шла на почту, чтобы отправить своему кумиру Кудрет-бею письмо и пятьсот лир. Раз уж он разводится со своей ведьмой, то чем черт не шутит? В самом деле! Ей хоть и перевалило за шестьдесят, но темпераментом и свежестью тела она не уступит молодой. В этом можно не сомневаться. А главное — она богата. Муж оставил ей пенсию, часть дома — целый этаж, мебель, которая вполне может сойти за антикварную, если выставить ее на продажу, ценные бумаги, золото да и всяких вещей много. Они уехали бы отсюда с Кудретом. Ей и сейчас за этаж предлагают сто тысяч лир. Можно купить квартиру поменьше, в другом районе, и до конца дней жить со своим любимым Кудретиком, как горлица с голубком. И пусть останется все ему, когда она уснет вечным сном в его крепких объятиях!
— Ребята, глядите, божий одуванчик идет!
К ужасу Дюрдане, слова эти были сказаны в ее адрес.
— Чего глядишь, бабуся? — спросил молодой верзила, когда Дюрдане обернулась.
— Стыдно, сынок, стыдно! Разве прилично задевать незнакомых?
— Неприлично задевать знакомых!
— Постыдился бы!
— Это тебе надо стыдиться! Вырядилась, как девчонка…
Дюрдане решила не вступать в перепалку, про себя подумав, что будет наряжаться так, как ей заблагорассудится. Никому до этого дела нет.
И прокурор, и начальник тюрьмы с подчеркнутым безразличием относились ко всем разговорам, касающимся пресловутых пятидесяти тысяч. Точнее, делали вид, что относятся с безразличием. Просто они считали, что чем быстрее все позабудут об этой истории, тем лучше. «Слухи, — обычно говорил прокурор, — страшнее фактов». — «Совершенно справедливо, — поддакивал начальник тюрьмы и тут же добавлял: — Не причастен я ни к тысячам лир, ни к десяти пара. Да низвергнет аллах на мою голову тысячу бед, если вру! Детьми родными клянусь!»
Но волны слухов вздымались все выше и выше. Более того, самая зубастая из оппозиционных партий, воспользовавшись заявлением острой на язык «свояченицы», которое, подобно снежному кому, успело обрасти всевозможными подробностями, обрушилась на правящую партию. То и дело можно было слышать:
— Нынешние власти совсем обнаглели. С каких пор сосут народную кровь!
— Если такая сошка, как начальник тюрьмы, берет пятьдесят тысяч лир, можно представить себе, сколько хапают те, что повыше!
— Государство прогнило насквозь. Взятки стали системой. Остается лишь уповать на всевышнего. Пусть поможет нам положить конец этому безобразию!
— И поможет! Настанет день, и мы отомстим!
— Э, не зря говорят: у каждого фараона свой Моисей.
— Пусть только наша партия придет к власти! Попьем и мы тогда крови наших мучителей!
— Когда же настанет этот день?
— Скоро! Скорее, чем мы думаем!
Начальник тюрьмы с прокурором не на шутку перепугались. Рано или поздно, решили они, все это дойдет до Анкары, и тогда нагрянет ревизор, а то и целая комиссия. Теперь начальник тюрьмы если и продолжал выпивать, то в тюрьму по ночам не ходил и с заключенными в карты не играл. Торговля наркотиками, холодным оружием и картами была запрещена. Заключенных ни под каким предлогом не выпускали за ворота тюрьмы. Не только тюрьма, весь город был охвачен тревогой — ждали приезда ревизора.
И ревизор прибыл. Точнее, их прибыло двое. Оба с виду невзрачные, худосочные, бледные. И опять-таки следует отдать должное проницательности Плешивого Мыстыка. Он первый определил прибывших по солидным портфелям и немедленно разнес весть по всему городу. Это не мешало ему выражать свое удивление: «Разве таким должен быть ревизор? Вот Кудрет-бей — дело другое. Рослый, представительный! Глянет — душа в пятки уходит…»
Да, в новоявленных ревизорах не было «анкарской холености».
Остановились они в захудалой гостинице и сразу принялись снимать с нужных лиц показания. Исписали не одну сотню страниц. Трудились как пчелки. А вот с начальником тюрьмы и прокурором почему-то не беседовали. Было установлено, что о взятке в пятьдесят тысяч лир слыхали все, но толком никто ничего не знал.
Попутно ревизоры узнали о том, что творится в тюрьме: о бойкой торговле не только мясом, но и наркотиками, ножами, кинжалами. Им стало известно и об азартных играх, в которых принимал участие подвыпивший начальник тюрьмы.
Дошла очередь и до «ревизора ревизоров», Кудрет-бея, который был вызван однажды к начальнику тюрьмы.
Нежась в шелковой пижаме, Кудрет лежал в постели и читал полученные из Стамбула письма. Два любовных, в розовых конвертах, на розовой бумаге, и третье, от старого дружка Длинного, в простом конверте, на простой бумаге, все испещренное каракулями.