Тео пристально вглядывался в слова, с болезненной резкостью вдруг осознав, что читает про себя. Фрагменты прошлого наплывали на него. Он закрыл книгу и увидел, легко и ясно, комнату с высокими потолками, пионы в вазах, письменный стол. На столе груды бумаг и чашка кофе, горячего крепкого кофе. На руку его легла ладонь. Потом другая ладонь, мужская, — должно быть, его собственная — заскользила по шелку. Он увидел обнаженную женскую руку, а затем лицо. И в следующий миг понял, что знает ее имя. Анна. Воспоминания затопили его.
С приходом ночи дом заперли. Охранник остался у ворот, его башмаки периодически поскрипывали по гравию.
— Почему меня здесь держат? — вслух сказал Тео. — Что еще я не могу вспомнить?
Нежданно и с новой силой вернулась паника. Тео загасил лампу и, вытянувшись на постели, слушал в темноте удары своего сердца и слабый шум водопада вдалеке. Думал о женщине в шелковом платье. Анна была его женой. Теперь он знал точно.
Уснул он к рассвету. Проснувшись рано утром, снова почувствовал, как что-то гложет его изнутри. Будто медленно раскручивается лента пишущей машинки. Анна, подумал он. Анна умерла. Он отметил то место на тротуаре, куда она упала, как лист, ветром сорванный с дерева. Отметил цветами. Приносил букет за букетом, завернув цветы в фольгу, чтобы не вяли. Неделя за неделей клал их на асфальт, чтобы место это не было безвестной могилой. Месяц за месяцем возвращался, пусть все и говорили ему, что довольно, что он себя губит. Он не мог понять — как можно губить себя любовью? И разве он должен перестать ее любить только потому, что она умерла? Когда ему сказали, что ее больше нет, он пошел домой. День был морозен, пронзительно ясен, в брызгах ранних крокусов. День, полный птичьих голосов и свежести. Он запомнил. Заметил необъяснимо отстраненной частью сознания. Дома, на веревке для белья, казалось, расцвел экзотический цветок. Тео протянул руку и взял бюстгальтер. Изящная кружевная вещица была выстирана, высохла на солнце, и все же он уловил запах Анны. Теперь он все вспомнил. Увидел как на фотографии — образом недвижным, обманчивым, веским.
Открыв тетрадь, он начал писать об Анне. Чтобы снова не забыть.
Я наблюдал за тобой много дней, прежде нем заговорить. Ты всегда смеялась. Я сидел за столиком с книгой и, время от времени поднимая глаза, видел синие пятна форменных рубашек: прибрежное кафе облюбовали матросы с vaporetto.[13] Они собирались здесь перед сменой, с порога требовали у бармена cappuccini и cornetti.[14] Ты приходила каждое утро. Кто ты, куда идешь потом, нем занимаешься, я мог лишь гадать, но я был сражен синевой твоих глаз и золотом волос, сиявших среди темных итальянских голов. Позади нас расстилалась лагуна — зеленовато-голубая, серая, с желтизной, в зависимости от течения. Тогда я этого не знал, но течения по-разному окрашены и весной меняют цвет по нескольку раз на день.
Впервые я увидел тебя в марте, когда в холодном воздухе уже чувствуешь намек на скорое тепло. Помню твои длинные стройные ноги, маленькие ступни в красных туфлях. Ты родилась в Италии, а значит, вечно куда-то спешила. Проглотив свой macchiato,[15] бежала дальше, и ветер с моря трепал твои волосы. Солнце тянулось лучами через лагуну к острову Сан-Микеле, острову мертвых. Если б я был истинным сыном своей матери, если бы помнил предзнаменования своего народа — решил бы, что это недобрый знак. Но Восток вместе с тревогами моей родины остался в прошлом, и я сбросил былые привычки, как ящерица сбрасывает кожу. В те дни в Венеции, как всякий чужеземец-романтик, я был полон надежд и новых впечатлений. Позже я узнал, как тебе все это наскучило. А в те первые недели, не догадываясь ни о чем, я просто смотрел на тебя, день за днем, каждое утро. Впрочем, не совсем так: если подумать, ты обратилась ко мне, присев за мой столик, всего-то через неделю. Вы втроем присоединились ко мне — ты, Джанни, Сара. Хором смеялись, наперебой болтая со мной по-итальянски.
— Sei ип studente?
— Нет, — ответил я, — не студент.
Объяснил, что пишу роман, действие которого происходит в эпоху Ренессанса. Как это вас всех насмешило!
— Тема каверзная, — сказала ты.
И с тех пор появлялась каждое утро — случайно ли, нет ли? Конечно, я надеялся на последнее. Иногда ты была с друзьями, иногда одна. Открыв дверь, ты обегала взглядом кафе. Искала меня. А встретившись со мной глазами, отворачивалась, будто не заметила, но я-то понимал, что ты рада меня видеть.