Эти земли были непостижимо далеко, зато Герберштейн, а вслед за ним его читатели, прекрасно поняли, как богаты эти земли, какие там леса, сколько дичи и рыбы, сколько мехов. В свое время, возвращаясь из поездок к русским, Герберштейн привозил в подаренных ему санях завернутые в холст балыки, которые он так вкусно описал в «Московии», меха, которых хватало для всех его многочисленных родственников и в которых он настолько хорошо разбирался, что мог бы давать советы купцам, как не ошибиться с выбором меха, чтобы он был прочен и долговечен.
Его «Московия» явилась для любознательных источником знаний, для торговцев — путеводителем, для королей — руководством к действию.
Над книгой Герберштейн работал долго, к ее написанию он исподволь начал готовиться сразу по возвращении из Москвы, когда в 1518 и 1527 гг. составлял доклады для Максимилиана и Фердинанда. Привезенные с собой разрозненные заметки, дневники, громадное количество выписок из русских летописей долгие годы ждали своего часа. С середины 1540-х гг. Герберштейн начал их понемногу разбирать, и к 1547–1548 гг. «Московия» была готова. Он хотел напечатать ее в Вюртембергском герцогстве, где при тюбингенском университете была одна из лучших типографий Европы и где в 1525 г. было издано «Послание о религии или догматах московитов» Иоганна Фабра, духовника эрцгерцога Фердинанда. Но то, что было допустимо в начале Реформации, на излете религиозных войн оказалось невозможно. В протестантском Тюбингене не захотели издавать католика Герберштейна. Книга вышла в Вене в 1549 г. на латыни.
При создании латинского текста у Герберштейна были определенные трудности. Он прекрасно владел латинским языком, но это была дипломатическая латынь, латынь живой речи и специальных форм международного общения. Автор же хотел видеть свой труд написанным на особой, ученой, латыни, которую он знал не так хорошо. Герберштейн долго искал какого-нибудь небогатого философа, который согласился бы за маленькую плату перевести большой текст с одной латыни на другую. Но отличных знатоков было мало, они все были заняты своими делами или требовали более значительной оплаты.
Но так или иначе книга была написана и опубликована. Она была прекрасно иллюстрирована. С Герберштейном работали известные художники и граверы, больше всех знаменитый немец Августин Хиршфо-гель. Страницы книги были украшены изображением самого автора в разных одеждах и позах верхом, в повозке, на корабле, в санях; карт Руссии, планом Москвы, батальными сценами, портретами великого князя Василия III. Значительная часть гравюр переходила впоследствии из издания в издание.
Книга имела невиданный успех. Современники высоко оценили ее. Швейцарский поэт-гуманист и музыкант Генрих Глареан, к примеру, образно сравнил творение Герберштейна со светом, который рассеет киммерийскую тьму, распространявшуюся древними авторами. Суровое суждение по отношению к Геродоту и Птолемею было крайне лестно для Герберштейна. Автор «Московии» был настолько признателен просвещенным читателям за благоприятные отзывы, что многие из них поместил на страницах следующих изданий своей книги. Он прекрасно понимал, что написать произведение — это полдела. Главное — издавать и переиздавать его. В преамбуле к очередному изданию он помечал, что предыдущее уже распродано. Так, издание 1557 г. предварялось словами: «Я свои заметки… предал печати, снискав похвалы многих ученых. Вскоре они были переведены на итальянский язык и напечатаны, латинский же текст, кое в чем расширенный и улучшенный мной, был еще дважды напечатан в Базеле и в большом количестве продан на Франкфуртской ярмарке, так что во многих местах их ищут и не могут достать». Великолепный, точно продуманный подход к выпуску книги!
Издания «Московии» были далеко не идентичны. В каждое автор вносил дополнения, исправления, сокращения, уточнения. Издания на разных языках требовали особой работы автора, который, используя свои знания полиглота, мог выверять перевод на любой европейский язык. Каждое новое издание было, по сути, новой книгой. Герберштейн очень заботился о широком распространении своего труда. В предисловии к немецкому варианту 1557 г., одному из самых полных, автор написал, что он свои «Записки» решил «перевести на немецкий язык для простых немцев, не сведущих в латыни, но имеющих желание основательно познакомиться с этим предметом».
Немецких читателей позднейших поколений удивлял язык книг Герберштейна, не вполне похожий на классический немецкий XVIII–XIX вв., что особенно бросалось в глаза при чтении «Автобиографии». Но во времена Герберштейна вплоть до XVIII в. в немецком языке не существовало общепризнанного правописания, письмо было по преимуществу фонетическим. В сущности, таким оно было во всех европейских языках, поэтому так часты ошибки, встречающиеся у Герберштейна при транскрибировании имен и названий, сложных для понимания иностранцем слов русского языка. Разумеется, знание словенского облегчало Герберштейну доступ к языку, на котором не только писали, но и говорили образованные люди Московии — церковнославянскому. Герберштейн, учивший в юности греческий, вероятно, знал буквы русской азбуки, но от этого еще далеко до чтения летописей.
Зато Герберштейну удалось то, что выпадало на долю не очень многих авторов, и, быть может, он был самым первым из тех счастливцев, чье творение при жизни выдержало около десяти изданий и имело бешеный успех.
Однако популярность «Московии» была обусловлена не только ее несомненными достоинствами. Каким бы блестящим ни было произведение любого жанра, оно не получит широкого признания, если не окажется своевременным. Не случайно ворох московских бумаг двадцать лет лежал у Герберштейна в сундуке. Дело не в том, что он долго собирался писать или был прежде слишком занят. Прежде Русь была не та.
С этой страной многие воевали, многие торговали, многие ездили туда служить, поскольку русские хорошо платили за работу, а жить там было весело, так как было вдоволь еды и питья, и по праздникам можно было от души отдохнуть. Но Московия была если и не на окраине мира, то все же на отшибе, а когда Карл V, Фердинанд или Сигизмунд I нуждались в ней как в союзнике, то ей могла отводиться вторая роль.
После великого князя московского Василия III, с которым был хорошо знаком Герберштейн, пришел его сын, Иван IV Васильевич Грозный, и в 1547 г. провозгласил себя первым русским царем. Царем, или кесарем, то есть равновеликим императору Священной Римской империи. Это сразу выдвинуло Русское государство на передний край европейской политики, и интерес западноевропейских правителей и общества возрос необычайно. Интерес и опасения. Здесь-то и появилась книга Герберштейна «Известия о делах Московитских» как источник самых свежих, самых точных сведений о том, чего можно ждать от русских и чего следует опасаться.
В «Московии» причудливо соединились два умонастроения автора. С одной стороны, это книга, написанная пожилым человеком о добром старом времени, когда по Европе не прошли еще страшной полосой религиозные войны, не подходили к светлой Вене черные толпы турецких воинов, над Дунаем летали белые лебеди, автор был молод и силен, и жизнь тогда была прекрасна. С другой стороны, в те годы, двадцать лет назад, русские были чуждыми по духу иностранцами, с диковинными или диковатыми обычаями, исповедывавшими чуждую религию, даже крестным знамением осенявшими себя не так как следует слева направо, а справа налево. Теперь же, по прошествии многих лет, жители Московии должны были вспоминаться Герберштейну еще более странными и страшными, и у него легко слетали с кончика пера фразы, ставшие с течением веков крылатыми: «Этот народ находит больше удовольствия в рабстве, чем в свободе». Еще в 1525 г., собираясь во второе посольство, Герберштейн в письме Фердинанду ничтоже сумняшеся назвал Руссию тюрьмой: «Если нам придется там ожидать ответа Вашей светлости, то это — самое тяжкое и наитягчайшее — пребывать столь долго в этой тюрьме».