«Далекие», но вместе с тем близкие «душки» ищут друг друга глазами, объясняются ими и в конце концов пишут письма и при бдительном сиянии очей «возлюбленных» закапывают их в импровизированный почтовый ящик — в землю. Таким образом, происходит обмен мыслей и симпатий между этими обездоленными людьми…
Ко всему может человек привыкнуть. К дурному, говорят, он приучится даже скорей. Сносила, по привычке, «боли впрыскиваний» и Клавдия и во время отдыха, один раз в неделю, когда ей прописывалась ванна и «лечения» не было, она даже тосковала по мукам.
Льговская много читала… «Благотворительницы», заботящиеся об участи падших женщин, обильно снабжали больницу книгами и, кажется, этим заботы их и оканчивались.
Клавдии попалась какая-то книга, очень напомнившая ей содержанием время ее юности, ее чистую первую любовь к Смельскому. И первый раз, под влиянием «теплых слов», Льговская поняла весь бессмысленный ужас своего существования, всю стихийную грязь ее злобы к дорогому, милому художнику!.. Ей стало до безумия жалко себя и осквернения памяти покойного друга… Первый раз в жизни Клавдия заплакала чистыми, омывающими «сумрак» души слезами.
— Наверняка, — шептала Клавдия про себя, — он сгнил теперь совсем, а я вот, живая, гнию еще… «Как ни плоха жизнь, но все-таки лучше мыслить и чувствовать, и предоставить мертвым оплакивать своих мертвецов», — вспомнила Льговская любимую фразу Смельского. — Но не ошибался ли он?
XII
НА КЛАДБИЩЕ
Думы о Смельском не покидали уже Льговской все последнее время лежания ее в больнице.
— Ну, Клашка, задумалась! — говорили девицы. — Скоро, стало быть, на волю к «мамаше из простокваши» вылетит.
Простоквашей девицы называли все «веселые» переулки.
Действительно, болезнь пряталась в нутро довольно тщательно и быстро. Клавдия была назначена на выписку.
Явившись домой, в свою комнату, и встреченная радостными возгласами товарок, Льговская порядком наугощалась и кутеж продолжала целую ночь, то с одним, то с другим гостем. Мысли о покойном художнике как-то испарились из головы Клавдии, и она с наслаждением вознаградила себя за месячное воздержание и всецело занялась утолением своих дремавших «насильно» в больнице инстинктов.
Но, как после бури наступает тишина, так после страшных оргий Льговская еще сильней почувствовала опять бессмысленный ужас своей жизни и беспросветного мрака грядущих бедствий.
«Долго ли дойти до такой нищеты нравственной и телесной, — размышляла Клавдия опять рано утром, после первого дня “свободы”, — чтобы просить кавалеров взять ее любовь за бутылку пива!»
Такую комбинацию она слышала в больнице из уст еще не старой, 30-летней проститутки, которой болезнь слегка «контузила» нос!
Вместе с этими печальными истинами, легко могущими доказать свою правдивую силу и осуществимость, с Клавдией снова были неразлучны мечты о смерти и дорогом покойнике.
Льговской страстно и сейчас же захотелось, не отлагая желания на долгие сроки, поехать на Ваганьково кладбище, на одинокую, всеми брошенную и забытую могилу художника. Клавдия упросила «мадам» отпустить ее сходить в город по одному неотложному делу… Содержательница нехотя согласилась отпустить Клавдию, и так принесшую «дому» своей болезнью столько невознаградимых убытков.
— Ви, пожалуйста, — говорила напутственно мамаша вослед уходящей «по делу» Льговской, — ведить себя не громко и порядочно, как добрый девочкин, и не позволит себе много выпивать.
Льговская оделась как можно поскромней, чтоб кричащим костюмом не бросаться всем в глаза. Она «занимала» скромность у каждой подруги: у одной темный платок, у другой «обыкновенную» жакетку, у третьей дешевый, простой зонтик.
Развив волосы и смыв тщательно румяна и краску с бровей, Клавдия обратилась вполне в порядочную «даму». Некоторая «ремесленническая» бледность и синева около глаз не могли не «уяснять» опытному взору о вероятной профессии скромной на вид девушки, но опытных, внимательных очей, в общем, так мало, что Льговская смело могла сойти за честную женщину.
Дойдя до Трубы, Клавдия села на конку и доехала до Страстного монастыря, оттуда направилась к памятнику Пушкину и, завоевав себе место на «бульварной» конке, взяла передаточный билет прямо до Ваганькова кладбища.
Клавдия очень редко бывала на этом многолюднейшем по «мертвому народонаселению» московском кладбище. Даже часто бывающему там человеку очень трудно на нем ориентироваться, а посетителю редкому найти какую-либо «близкую» могилу очень затруднительно и почти невозможно, раз она не находится, по счастью, у какого-либо богатого и пышного монумента… Приходится обращаться за помощью в кладбищенскую контору и только тогда набресть на следы когда-то «жившего-бывшего» человека. За особенной подмогой к «начальству покойников» Клавдии обращаться не пришлось: она прекрасно помнила, что Смельский похоронен рядом с писателем Левитовым; ей только нужно было узнать, где находится эта «известная» могила.