- Что ж, вы начальник. Прикажете размыться?
- Э, нет, батенька! - жестко проговорил Рагозин. - Начальников здесь нет. Мы все, и вы тоже, равноправные участники операции. Будьте наготове!
Градов сел на диван в углу предоперационной, откинул голову и закрыл глаза. Он уже не видел, как четверо хирургов, держа на весу обработанные руки, будто жрецы какого-то древнего культа, проходили за матовое стекло.
К ночи молодежь, числом не менее дюжины, отправилась на берег Москвы-реки. Под ногами хрустели льдинки мелких лужиц. Меж соснами, в прозрачном космосе еще пылали звезды, стоял "и месяц, золотой и юный, ни дней не знающий, ни лет"...
- Я слышал, он читал это недавно в Доме архитекторов, - сказал Степан Калистратов.
- А помнишь, там же! - вскричала Нина. - Никогда не забуду этот голос... "Я буду метаться по табору улицы темной За веткой черемухи в черной рессорной карете, За капором снега, за вечным, за мельничным шумом..." Семен, ты слышишь, Сема?!
Она как бы влекла под руку, она тащила, все время теребила своего долбоватого избранника Стройло, а тот как бы снисходил, как бы просто давал себя влечь, хотя временами Нинины порывы сбивали его шаг и переводили в какую-то недостойную пролетария трусцу. То кочки, то лужи какие-то под ногами чего поперлись на реку, корни какие-то, стихи этого Мандельштама, бзики профессорских детишек...
- Что это за таборы, капоры, ребусы какие-то? - пробасил он.
- Ну, Семка! - огорченно заскулила Нина. - Это же гений, гений...
- Семен, пожалуй, прав, - сказал Савва Китайгородский. Он шел в длинном черном пальто, накрахмаленная рубашка светилась в ночи. - Черемуха и снег как-то не сочетаются...
"Какое великодушие к сопернику", - лукаво и радостно подумала Нина и крикнула идущему впереди Калистратову:
- А ты как считаешь, Степа?
- С ослами вступать в полемику не желаю! - сказал, не оборачиваясь, поэт.
У Нины едва не перехватило горло от остроты момента. Эти трое, все они влюблены, все это игра вокруг нее, все это... Она отпустила руку Семена, побежала вперед и первая достигла обрыва.
Внизу серебрилась и слегка позолачивалась излучина реки. За ней в предрассветных сумерках обозначились редкие огни Хорошево и Сокола. До рассвета еще было далеко, однако дальние крыши и колокольни Москвы уже образовали четкий контур, а это означало, что первый день ноября 1925 года будет залит огромным светом нечастого гостя России - звезды, именуемой Солнцем.
Нина обернулась к подходящей группе. Вот они приближаются, влюбленные и друзья: Семка, Степа, Савва, Любка Фогельман, Миша Кантарович, брат Кирилл, кузены Отари и Нугзар, Олечка Лазейкина, Циля Розенблюм... Их лица отчетливо видны, освещенные то ли луной, то ли предстоящим восходом, то ли просто юностью и революцией. "Какое счастье, - хотелось закричать Нине Градовой, - какое счастье, что именно сейчас! Что все это со мной именно сейчас! Что это я... именно сейчас!"
Утро застало из в окрестностях парка Тимирязевской сельскохозяйственной академии, на Инвалидном рынке. Хохоча, пили квас, когда вдруг захрипел на столбе раструб радиорепродуктора. Сквозь хрипы наконец пробилось: "Гражданам Советского Союза..." Послышались какие-то какофонические шумы, постепенно оформляющиеся в траурную мелодию "Гибели богов" Вагнера. Наконец началось чтение:
"Обращение ЦК РКП(б)... Ко всем членам партии, ко всем рабочим и крестьянам...
...Не раз и не два уходил товарищ Фрунзе от смертельной опасности. Не раз и не два смерть заносила над ним свою косу. Он вышел невредимым из героических битв гражданской войны и всю свою кипучую энергию, весь свой созидательный размах отдал делу строительства нашей победоносной Красной Армии...
...И теперь он, поседевший боец, ушел от нас навсегда... Умер большой революционер-коммунист... Умер наш славный боевой товарищ..."
- Кирилл! - закричала Нина брату. - Быстрее! Вон трамвай! Домой! Домой!
Так и всегда, при всех поворотах истории и судьбы, Градовы прежде всего стремились домой, собраться вместе. Только позднее, в тридцатых, дом стал казаться им не крепостью, а западней.
Борис Никитич стоял на крыльце хирургического комплекса в ожидании машины. Его била дрожь, как будто в страшном похмелье, он боялся окинуть взглядом это неожиданно золотое утро. Уже на лестнице его догоняли какие-то люди, в халатах и без оных, совали на подпись какие-то листочки все новых и новых протоколов. Он все подписывал, не читая, думал только об одном - домой, скорее домой.
Подошла машина, из нее выпрыгнул красноармеец. Прошел комполка Вуйнович. Градова будто качнула волна от его мощного и враждебного тела. Послышался голос:
- Фокин, отвезешь домой это дерьмо!
Антракт 1.
Пресса.
... Затемнение сознания началось за 40 минут до кончины. Смерть произошла от паралича сердца после операции...
Образована похоронная комиссия в составе: тов. Енукидзе, Уншлихт, Бубнов, Любимов, Михайлов...
... В лице покойного сошел в могилу идейный член правительства...
... Состоялось заседание Реввоенсовета, председательствовал заместитель тов. Фрунзе Уншлихт, присутствовали члены РВС Ворошилов, Каменев, Бубнов, Буденный, Орджоникидзе, Лашевич, Баранов, Зоф, Егоров, Затонский...
... В Кронштадте и Севастополе салют произвести из береговых и судовых орудий: в первом - 50 выстрелов, во втором - 25...
... В похоронной церемонии участвовать отряду комполитсостава, авиаотряду МВО и Первой сводной роте Балтфлота. Ответственный - комкор тов. Фабрициус...
... Унынию не должно быть места! Теснее ряды!...
... Из протокола вскрытия: в брюшной полости 200 см3 кровянистой, гноевидной жидкости... Бактериоскопически обнаружен стрептококк... Анатомический диагноз: зажившая круглая язва 12-перстной кишки... Острое гнойное воспаление брюшины... Ненормально большая зобная железа... Операция вызвала обострение хронического воспалительного процесса, тянувшегося с 1916 года после аппендэктомии, что в сочетании с нестойкостью организма в отношении наркоза вызвало быстрый упадок сердечно-сосудистой деятельности и смертельный исход.
Кровотечения последнего времени были следствием поверхностных изъявлений.
Производил вскрытие профессор Абрикосов...