Профессора и отступились: раз приказ царский, тут уже не станешь растабарывать. Вот они и отступились от Пушкина, отошли.
-- Ну-ка, думают, как он без нас станет учиться?
А он как пошел, как пошел! Все предметы постиг. Кроме русского, семь языков знал! А как подрос, пошло у него занятие -- до всего докапывался, все узнавал... А учителя, эти профессора, только удивляются "Ах-ах!" И опять по книгам шарят: может, что осталось, чего Пушкин не знает... Шарили-шарили -- нет ничего, хоть бы какая малость осталась! И все только: "Ах-ах!" А себе в голову того не возьмут, что они от книги берут свою науку, а Пушкин все больше от природы брал. А как он там брал -- это его дело. Значит, умел, ежели брал... Ну, конечно, и он по книгам учился, и он в книги вникал -- без книг никак нельзя. И сам он чрез книги прославился -- мало ли написал сочинений. Через книги и пошла его слава. А иначе кто бы знал про него? Ну, кто и знал бы, а прочие не слыхали бы ничего -- какой-такой есть Пушкин. А то по всей России пошла слава.
Ну, однако, какая слава его ни была, а пропал он зря, так -- за ничто: через свою жену-потаскушку пропал. Ну, понятно, не бульварная она была, а с жиру бесилась: Пушкин нехорош, дай заведу любовника... Вот и завела: нашелся такой ухарь -- полковник Павловского полка. А Пушкин и дознался... Как дознался, сейчас на этого полковника налетел и сорвал с него аполеты. А это дело такое нешуточное. Сейчас докладывают об этом царю. А царь говорит:
-- Пушкин -- человек вольный [т. е. не военный.], какой с него спрос? А тут, говорит, надо спросить полковника: какое его поведение, ежели у него аполеты обрывают. Ежели, говорит, не оправдается, -- вон со службы!
А тут вот какое оправдание: раньше у военных не было того, чтобы по судам таскаться, самих себя срамотить, а так было заведено: я убил тебя из пистолета или там из револьвера -- значит, на моей стороне правда, значит я оправлен, а ты виноват. Вот и Пушкин тоже вышел против полковника. Он думал срезать полковника, а только сам свалился: полковник получше его стрелок был. Ну, убил, значит, оправдался, совсем оправился. И не стал царь выгонять его со службы.
Конечно, такое правило тогда было, а если по-настоящему, по совести рассудить, какое тут может быть оправдание? С женой Пушкина жил и Пушкина же убил. Где же тут правда? Понятно, это тогда не разбирали, такое тогда правило было, и все тут. Ну, тоже и Пушкина в этом деле не за что похвалить: он вот у полковника погоны сорвал, а того не разобрал, кто тут виноватее всех. Он думал -- полковник тут виноват, а того не взял в разум, что полковник не самовольно пришел к ней -- она его позвала. А ежели не позвала бы, как он мог нахалом прийти? Ведь человек не без ума был... а тут от нее магнит был. Она виновата, ее и спрашивай. А то он взялся за полковника. Это не дело... По-настоящему-то дал бы ей хорошую выволочку, так она забыла бы, какие полковники бывают, да и сам бы остался жив... А то пропал зря.
Гоголь тоже башка был, умница. Товарищи с Пушкиным были. Пушкин и часы свои золотые ему на память подарил. Это когда Пушкин умирал, когда полковник поранил его. А Гоголь пришел проведать его. Пушкин говорит:
-- Возьми часы, носи да меня вспоминай почаще.
А как умер Пушкин, тут же Гоголь все вызвездил его жене.
-- Это, говорит, ты, ведьма, Пушкина уходила. Это, говорит, твоя работа.
А ей крыть нечем, потому что -- правда.
Ну, похоронили Пушкина. А Гоголь после того за свое дело принялся. Тоже сочинения писал. Как напишет книгу, начальство и тащит его в тюрьму. А это за то, что он за простой народ стоял, начальство здорово протаскивал. Вот начальство и тащило его...
-- Ты, говорят, очень горяч -- садись, остынь мало-маленько.
Ну, что тут поделаешь? Вот идет Гоголь в тюрьму на казенные хлеба... Посидит месяца с три, его и выпустят, А он опять за свое возьмется. Как напишет книгу -- похлеще первой.
-- Вы, говорит, сажайте меня, сколько вам угодно, а я от своего не отстану: как писал, так и буду писать.
А они ему:
-- И мы, говорят, от своего не отстанем: как сажали тебя, так и будем сажать.
Возьмут и посадят...
А как отбудет срок -- опять писать... А начальство уж знает, какое его занятие.
-- Пиши, пиши, говорят, место для тебя найдется -- тюрьма еще не сгорела, не
развалилась...
И как напишет -- его тащут в тюрьму. А караульные солдаты смеются:
-- Опять, говорят, Гоголь к нам в гости пожаловал...
А Гоголю что? Ну, пожаловал и пожаловал, что тут особенного? Ежели бы за воровство, или убил кого, а то ведь за книгу, за правду... Тут греха никакого. Ну, а господам правителям это ни к чему: они этого не разбирали. У них правило такое было, постановление такое. Да и сам в толк возьми; Гоголь их ругает, а они ему награду давай? Дескать, "благодарим тебя, Гоголь, что ты нас подлецами обозвал -- на тебе за это золотую медаль"?.. Так не бывает... Ведь не безумные были эти правители. Обругал, ну садись, отсиживай срок. Да и сам Гоголь хорошо понимал это дело: на то и шел человек -- знал, какая награда от них полагается... Ну, жил, писал книги, сидел в тюрьме и умер... Своею смертию помер -- никто его не убивал.
В московских низах мало кто знаком с жизнью невымышленного Гоголя, по крайней мере, из числа довольно многих своих низовых знакомых я встретил лишь одного человека, который знал подлинную биографию его. Другой рассказчик рассказывал:
-- Гоголь тоже, как Максим Горький, был босяком, выпивал здорово, потом остепенился, стал писать сочинения, и тут ему повезла фортуна и пошел он в гору, прославился.
Рассказчик ни одного из сочинений Гоголя не читал, хотя и знает грамоту: "некогда" (сам он по профессии водопроводчик, человек еще не старый). Но в низах Гоголь все же распространен, конечно, настолько, насколько распространена там книга; вернее сказать, распространен не весь Гоголь, а одно из его произведений -- "Тарас Бульба", это одно из любимых чтений низов.
Как Пушкин учился в школе
Познакомился я с ним в харчевне, за чайным столом, потом мы не раз встречались там же, разговаривали. Он человек лет пятидесяти, рабочий-каменотесец из крестьян Костромской губернии; работает в Москве давно. Товарищи по работе называли его Василием Прокофьевичем, так и я стал называть его, а фамилию мне как-то не пришлось спросить у нега. Как-то по моему почину разговор у нас зашел о книгах.
Василий Прокофьевич назвал себя "большим любителем интересного чтения", но из прочитанных им книг мог указать только роман "Камо грядеши?", автором которого ошибочно назвал Достоевского (в произношении этой фамилии он делал ударение на первом "о"), затем назвал еще повесть Пушкина "Капитанская дочка", но сам он ее не читал, а слушал, как другие читали.
-- Я тогда еще холостой был, -- рассказывал он, -- работал в артели в Москве. И вот один наш паренек раздобыл эту "Капитанскую дочку" про Емельку Пугачева и стал читать. Он читает, а вся артель слушает. Бывало, придем с работы, надо бы спать ложиться, а мы не спим, слушаем, чем там дело кончится. Да ночей, может, семь слушали. Ну, это, действительно, занимательное чтение было. И ведь вся правда, все с правды списано.
Тоже вот еще "Камо грядеши?" -- очень хорошее чтение. Это я уж сам читал. Только не Пушкина сочинение, а Достоевского.
-- Сенкевича, -- поправил я его.
-- Да, это правда, Сенкевича, -- сказал он. -- А Достоевского я видел у знакомого переплетчика -- "Преступление и наказание". Тоже, говорят, хороший роман. Просил почитать -- не дал, чужая, говорит.
Пользуясь подходящим случаем, я с целью узнать от него еще что-нибудь о Пушкине, стал рассказывать о том, какой тот был умный человек и великий поэт. Василий Прокофьевич выслушал меня с вниманием, затем в свою очередь рассказал, что ему пришлось слышать о Пушкине, о том, как Пушкин учился в школе и по своему уму и таланту стоял выше остальных учеников. От кого слышал он этот рассказ, он не помнит, дело было много лет тому назад.