Выбрать главу
«Хочешь такого?»

Не хотят. Им ли понять? Им ли увидеть «самое страшное»: лицо его, когда он «абсолютно спокоен?» Пусть зовет поэт, пусть кричит: «Я иду!»

«Глухо. Вселенная спит положив на лапу с клещами звезд громадное ухо».

Горящим сердцем, зажигающим такие молнии, любуемся мы!

Г. В.

Сам. Вермель. Танки. Лирика. Изд. Студии. Ц. 60 к. С. 92.

Сердце – театрик. А ты примадонна. Грим Мой печален. Я Играю в любовь. Ах, нет – Ты не любишь. Я – умер.

Эта изысканная горсть нежнейших слов Поэзии звучально брошена восходящим поэтом. Сам. Вермель в его первой книжке «Танки».

Танки – форма японской поэзии – изумительно верно и тонко найдена Сам. Вермель (так!) для выявления своих поэтических замыслов, так истинно похожих на изящные повороты маленьких смугложелтых гейш, легких и шумных от шелка, избалованных тончайшими духами лотоса, удивительными прическами и переливнояркими нарядами для вечноутренних радостей послеустальной любви.

У колодца твой Кувшин еще не полон. Позови меня, Когда плечу так больно Будет, – что не донести.

Призывно чарующая поэтическая эротика стихов Сам. Вермель своей изысканной краткостью, своей гротескной театральностью, своей возбуждающей конкретностью, своей восточной женственностью дает нам то тончайшее наслаждение прикосновения, которое и манит и останавливает нас каждый раз, когда мы – юноши – подходим стройно к стройным девушкам, или девушки, когда чуть прикасаются к нам.

Складкам льстиво Сбежали одежды. Как Стыдно лицу и Рукам. Не надо краснеть, Все равно – ты невеста.

В этой грани священного трепета от прикосновений (почти) друга к подруге, в этой незамолчно-мучительной тайне половой тоски, в этих «прикосновенных» идеях эротического опьянения, отраженного в своей неответности в стихах, – и есть та чудесная ценность смуглокожей поэзии Сам. Вермель, та яркоцветная переливность, которую мы чуем в японских шелках и знаем в пышном разнообразии хризантем.

И если японские танки – есть поэтическое отражения, навеянные излюбленными цветами – хризантемами, то русские танки Сам. Вермель радуют нас своей хрустальной лирикой поэтического эротизма вылившегося в эту изысканную форму поэзии.

Василий Каменский.

Тихон Чурилин. Весна после смерти. Стихи, изд. «Альциона». М. 1915. Ц. 3 р. С. 93.

…Побрили Кикапу в последний раз. Помыли Кикапу в последний раз.

Быть поэтом страшно и страшно потому, что не быть им, раз родившись, поэт не может. И страх пропадает или увеличивается вместе с первой книгой поэта. «Весна после смерти принесла» – принесла Тихону Чурилину и нам (за него) радость – ему не страшно больше за то, что он поэт. Приятно, что в книге его больше лиризма, чем лирики. Приятно, что он еще не совершенен, приятно, что в «Весне» им не позабылась «Смерть».

Скривился Кикапу в последний раз. Смеется Кикапу в последний раз…

Сам. Вермель

Сергей Бобров. Новое о стихосложении А. С. Пушкина. Книгоизд. «Мусагет». М. 1915. Стр. 40. Ц. 50 коп.

Брошюра г. Боброва составлена из двух статей; первая озаглавлена: «трехдольный паузник у Пушкина», вторая же является рецензией на статью В. Я. Брюсова о технике Пушкина.

Традиционным, классическим метрам автор противополагает русский «трехдольный паузник», т.-е. трехдольник (в общем случае анапест) с паузами и лишними слогами. Таким метром написана пушкинская «Сказка о рыбаке и рыбке», схема которой и приводится.

Отдавая должное изысканиям г. Боброва, не можем, однако, не заметить, что обоснование трехдольного паузника, как метра целого стихотворения, по существу не менее искусственно, чем обоснование классических метров. В самом деле, пользуясь методом записи паузника, предложенным автором (методом несомненно остроумным), мы можем разобрать любой стих, как трехдольный паузник. Берем наудачу двудольники: «Свой пышный оживляла пир». Схема стиха такова: _ – | _ _ | _ – | _ –; это есть, след., то, что мы условно называем четырехстопным ямбом с ускорением на 2-й стопе. Применяя метод г. Боброва и соединяя две средние стопы в одно, получаем трехдольный паузник вида: а2β. То же для хорея: «Над Невою резво вьются». Схема стиха: _ _ | – _ | – _ | – _ (условный 4-стопный хорей с ускорением на 1-ой стопе). А по г. Боброву – трехдольный паузник вида: –ββ.

Этим мы вовсе не отрицаем существования трехдольного паузника, как метра, а лишь хотим отметить, что трудно провести грань между тем, что следует считать трехдольным паузником, и что не следует считать таковым (сам автор указывает на случай легкого обращения трехдольного паузника в хорей). Отсюда ясно, что трехдольный паузник не менее условен для русской поэзии, чем ямб или хореи, и не на нем, очевидно, следует строить фундамент теории русского стихосложения.