Кто такой Кульбертсон, мы, естественно, тогда не знали. Произносили мы эту фамилию (в соответствии с тем, как она была написана на распечатке) со второй буквой «у» и мягким «л» и ударение делали то на «е», то на «о». И, конечно, представления не имели о том, что Ely Culbertson – легендарная личность, основатель контрактного бриджа.
Его система торговли была основана на онёрных очках (туз – 1 очко, король с дамой в той же масти – 1 очко, король с маленькой – ½ очка и т.д.). И мы дружно начали эту систему разучивать.
В середине лета 66-го Марик Мельников, Леша Поманский и я оказались вместе в Гурзуфе. Мы жили там по путевкам в Доме творчества и отдыха им. Коровина. Эти путевки нам устроил отчим Леши Поманского. Отчим Леши был художником. Я видел его мельком всего один или два раза. С мамой Леши – Екатериной Поманской – я встречался чаще. Она была замечательным живописцем, членом Московского союза художников и необычайно привлекательным человеком. Знакомству с Лешей и его мамой я обязан всем своим «художественным образованием». Первые уроки живописи я получил от Леши. И хотя он сам, кажется, ничего никогда не писал, его технические советы были для меня очень ценными. Так, от него я узнал, что существуют два резко отличающихся направления в живописи. К одному принадлежала его мама, к другому – его отчим. В соответствии с первым направлением масляная краска по окончании живописных работ удалялась с кистей газетой. А в соответствии со вторым направлением кисти мылись с мылом под горячей водой. И я решил взять все лучшее, что было в московской школе изобразительного искусства. Я стал сначала протирать кисти газетой, а потом уже мыть их с мылом под горячей водой. (Сейчас, почти полвека спустя, я усовершенствовал эту технологию, заменив газету бумажным полотенцем.)
В Гурзуфском доме творчества работала маленькая художественная лавка, где можно было купить грунтованный и негрунтованный картон, краски, кисти, пинен. Там я даже приобрел небольшой набор китайских колонковых кистей.
Крыша Дома творчества была под навесом. И там днем располагались художники, которые писали «с натуры». Я тоже выползал на эту крышу, ставил импровизированный мольберт и тоже писал «с натуры». Ну, естественно, как я эту натуру видел. Картины у меня были, скажем так, в значительной степени абстрактными. И это шокировало местную публику необычайно.
В Гурзуфе мы штудировали «Правила игры в бридж по Кульбертсону» и общались с компанией преферансистов из Харькова. Среди них был Валерий Машкин – впоследствии сильный харьковский бриджист. Но тогда он в бридж еще не играл. По крайней мере, когда мы сказали ему, что увлечены бриджем, он на это никак не прореагировал. Тем не менее, мы стали надеяться, что, возможно, своими разговорами о бридже «забросили» эту игру в Харьков. А в Гурзуфе мы целый месяц сражались с харьковчанами в преферанс.
В последний день перед моим отъездом харьковчане пригласили меня записать с ними прощальную пулю. Я, ничего не подозревая, согласился. Они стали практически в открытую играть втроем против меня. Раздачи, по всей вероятности, они каким-то образом заранее затасовывали. Так что, когда у них троих пуля была закрыта, у меня там был полный ноль. В этот момент мне на последней руке пришла какая-то сомнительная карта, с которой можно было взять при хорошем раскладе много взяток, а можно было и сесть даже на шести. Поскольку я сильно подозревал, что сдача эта заранее затасована и поскольку карта моя включала также семерки с восьмерками, я спасовал. Это было очень неожиданно для всех. Две карты прикупа были в масти, которой у меня не было (что я ожидал). Так что на распасовке я сделал два первых критических сноса. Далее мои противники могли все-таки сделать так, чтобы я хотя бы не был «писателем». Но, видно, не все помнили, какая карта у меня должна была быть. Ведь они надеялись вистовать против меня в открытую. И в результате я не взял ни одной взятки, записал в пулю единичку и накатал на них приличные висты.