Встал. Идти надо. Из-за сарая выглянул. Этих нет, вроде. Мусор с себя посметал. Который налип, когда от тех бежал и споткнулся.
Господи, вонь-то какая. А морды, морды. Это ж Проточный. Тут еще до революции клоака была. Толстой в "Переписи" описал. Да и у Эренбурга. Смоленский рынок рядом. А вон там высотку поставят мидовскую. Это через сколько?
Не отвечать, не отвечать. Глухонемой я. А зачем же я обернулся, раз глухой. Ладно, отстала, дура пьяная.
Площадь булыжная. А я думал, тут деревья были. Только вон там уже разворочено. И парень этот с треногой, кепка задом наперед. Ну да, теодолит. Метро прокладывать будут. Откуда их столько с мешками. А этот, смотри, в лаптях. Трамваи на площадь выворачивают. 24-й, 42-й. Сговорились, что ли. А где гастроном - торгсин. Тот самый. Вон и по-английски. Torgsin. Только наверху вроде башенки, не как теперь.
Идиот. Это теперь - теперь. Какое число-то.
Ага, киоск газетный. Я еще помню такие. "30 дней". "Хочу все знать". "Огонек" с воздушным шаром на обложке. Нет, так не выяснить. Нужен газетный стенд. Да вот он. Черт, долго этот тощий в шляпе торчать будет. Чего он там изучает. Ладно, еще кружок сделаю. Или лучше, будто афишу смотрю. "Парень с берегов Миссури". Х/ф в семи частях. Но афиша-то старая. Наконец-то. Так что ж он читал. О сельхозналоге или о подоготовке к переписи населения. Или это, "Положение в Германии". Какая разница. Та-а-ак... 21 августа 1932 года... воскресенье... Попал. И Вышинский пишет о революционной законности...
Господи, что же делать. Не в издательство ж к ним проситься. Литударника Жарова редактировать. Да кто мне даст. У меня ж ни документа. А может, и не надо, они тут от сохи. Нет, вряд ли. Предсказателем разве пойти. Вон, объявление. "Графологическая консультация". А я бы мог... я ж все наперед знаю.
А что - знаю. Что бомбу атомную придумают? Что Ботвинник чемпионом мира станет? Что 22 июня 41-го война начнется? Кассандра фигова. Его и так предупреждали. Или - что Кирова ухлопают? Что через шестьдесят лет флаги опять трехцветными сделаются и храм Спасителя восстановят?
Да только заикнись кому-нибудь. Дурдом - это еще в лучшем случае. Шпион. Вот ты кто. Нет, хуже: провокатор.
Черт, чуть под трамвай не угодил. Как он тут по Арбату протискивается. Хотя, потом ведь троллейбусы были, помню. Сколько портретов Молотова, с подбородком выпяченным. При пенсне и в кепке, хорош гусь. А вон и отец родимый, на фоне ударниковского значка. "32-й, завершающий пятилетку". Ну да, "пять в четыре". И рабочий конструктивистский, какой-то рычаг ворочает. Лотерея "Автодора". Господи.
А ведь можно к Пастернаку прийти. Где он теперь живет? Дом в Лаврушенском еще не построили. Значит, на Волхонке. Ну и что: здравствуйте, Борис Леонидович. Я у вас на могиле сколько раз бывал. Так, что ли? Тогда уж к Мейерхольду: а вас-то расстреляют! В дурдом, разумеется. Или - хуже.
Да я ж перед этой витриной уже минут сорок стою. Пишмашинки, ленты "Союз". Мастерская или магазин? Магазин, вон касса. И продавец на меня через стекло смотрит. Второй подошел... Вышел... Да он мильтона тащит!
Краснорожий, нос в угрях. Дожевывает что-то. Китель белый, на ходу свой шлем стащил, лысину потную отирает. Гражданин, документики.
Вот и кончилось.
Нет. Там ведь из переулка был двор проходной! Юрк.
Тр-р-руль! Тр-ру-у-ль! Засвиристел в свой свисток, вытащил из кармашка. Мужик на телеге с ящиками обернулся. Кажется, не заметил.
Так, двор. И этот в белом фартуке вроде не увидал. На корточки, за белье на веревках. Топ-топ-топ, в сапожищах. Мимо! Уже на Кривоарбатском свистит.
Уфф, пронесло. А теперь, пока не вернулся, через Николопесковский.
У Вахтангова "Гамлет". Еще в старом здании. Так, что тут написано. Выдача заборных книжек населению. Что за заборные книжки. Опять дворик. Дух перевести на солнышке. Вон мальчишка гуляет, серьезный. Штаны на лямках. И нянька при нем здоровущая. Облачка архипелагом, и голуби в вышине крутятся. Курить-то до чего охота. Поглядывать на оба входа, этот тоже проходной.
Ну не к Пастернаку же идти.
Во всем мире один человек поверил бы. Посомневался б, но поверил. Отец.
Да, но ему сейчас. Постой, постой. Двадцать. Из Арзамаса своего он уж уехал. Магнитку строит, ту самую домну. Слесарь на экскаваторе. Или уже перебрался в Москву, на рабфак? И живет в общаге. Но какой институт. Забыл. Нет, не найти.
Есть хочется. Что же делать. Страшно есть хочется. И курить.
Это хуже, чем в чужой стране, там хоть видят: иностранец.
Лучше бы на необитаемый остров. А тут - поймают.
А если не поймают? Через год-два тут такое начнется. Потом еще и еще. После - война. А там что, опять про кукурузу? Да нет, это уж не дожить. Так и подыхать при усатом.
Еще раньше поймают.
Господи, Маша! Я ж исчез. А она там. И Андрюшка, Наташка!.. Им бы весточку послать, письмо.
Какое там письмо, они родятся-то через полвека с лишним.
Эти двое мне не нравятся. С двух сторон разом во двор. Хотя, у того тележка. Ты где пропал, я ищу, ищу. Мне пресс перевозить. А, ну ладно. В подвал ушли. И мне идти. Куда только. Направо.
Нет, надо записку на чем-то. На стене типографии. Так закрасят ведь. Прошлый год опять красили. На чем-то надо, что в доме есть, но старом.
Так старого-то и нет почти. Что при переездах побросали, что само рассыпалось. Так, несколько книг, часы стенные, буфет. Кресла из комиссионки. Не на столовых же теткиных ложках. Где их найдешь.
А буфет, часы, это ж Машиной семьи. Бес его знает, где они жили тогда. То есть теперь. Ну, картина дедушкина. Мои-то я знаю, где живут. У Никитских, еще в своем старом доме. Картина там должно. Ну и что. Снаружи написать, сотрут. За шестьдесят-то пять лет. Сзади на холсте, так туда сроду никто не заглядывает.