V.
Вообще, времена Брежнева и Гришина были периодом наиболее разумной и умеренной топонимической политики. Характерный пример — в середине шестидесятых, когда частью Москвы стал город Бабушкин, возникла необходимость переименовать те его улицы, у которых были аналоги в «материковой» Москве. Среди таких улиц была улица Тургеневская — чтобы ее не путали с Тургеневской площадью в центре, улица была переименована, но переименована не во что-то абстрактное, а в улицу Вешних Вод — и путаницу устранили, и память о Тургеневе не оскорбили. Дожившим до этих времен старомосковским названиям — Сретенке или Петровке, или даже Нижегородской, название которой в те времена звучало достаточно абсурдно, потому что сам Нижний Новгород назывался Горьким — этим названиям в позднесоветские годы ничто не угрожало, и если даже умирал кто-то из статусных советских деятелей, его именем называли не старинную улицу в центре, а какой-нибудь кусочек скучного шоссе или улицу на окраине (проспект Андропова — это часть Пролетарского проспекта, улица Черненко — это улица Красноярская, улица Косыгина — часть Воробьевского шоссе, улица Суслова — часть Аминьевского и так далее). Называть Арбат улицей Пельше никому в голову уже не приходило — времена были не те, и, между прочим, возвращение исторических имен самым знаменитым московским улицам, переименованным при большевиках, началось задолго до Попова и Лужкова — Метростроевская, например, стала Остоженкой еще в 1986 году. Подозреваю, что если бы перестройка удалась, так бы все постепенно и шло — улица Кирова обязательно стала бы вновь Мясницкой, но переименовывать площадь Маяковского в Триумфальную никто не стал бы.
VI.
Но, как известно, все случилось как случилось — к 1994 году дореволюционные названия были возвращены всем улицам, переулкам и площадям в пределах Садового кольца, после чего, видимо, власти Москвы сами пришли в ужас от масштабов содеянного и фактически заморозили дальнейшее топонимическое развитие города — очевидно, в надежде (впрочем, весьма наивной), что эти названия — навсегда, было принято настолько суровое топонимическое законодательство, что теперь, если вдруг возникает необходимость увековечить чье-нибудь имя, не остается другого выхода, кроме как нарушить закон, — так было и с улицей Ахмата Кадырова, и с недавно названной улицей Солженицына. Правила наименования станций метро и вовсе комичны — согласно законам Москвы, назвать новую станцию, например, «Ушаковская» — нельзя, можно только «Бульвар Адмирала Ушакова», потому что станции можно называть только в честь географических объектов, а не людей.
VII.
Москва — живой город, а топонимика — как для мертвого. Смена общественных формаций, случившаяся в 1917 году, на карте Москвы отразилась в полной мере. Революция 1991 года осталась незамеченной. Да, улицу Чкалова переименовали в Земляной Вал (хотя почему бы не оставить имя Чкалова? Он заслужил улицу в центре), зато на юго-западе Москвы остался (и, подозреваю, остался навсегда) огромный район, все улицы которого названы именами домочадцев Владимира Ленина — вокруг Ленинского проспекта, который, Бог с ним, заслуживает места на карте, остались улицы Крупской, Марии Ульяновой, Фотиевой и даже Дмитрия Ульянова, который не примечателен вообще ничем кроме того, что был младшим братом Ильича. В окрестностях 1-й Тверской-Ямской улицы от славных, но давно ушедших времен расцвета социалистического содружества остался добрый десяток улиц, носящих имена видных деятелей чешской культуры — зачем они там, почему они там? А вождь мозамбикской революции Самор Машела — мы уверены, что он до сих пор заслуживает персональной улицы на юго-западе Москвы? А Иосип Броз Тито — в Белграде нет площади его имени, а в Москве есть. Зачем?