А если б в моей квартире жил не я, а, скажем, не слишком молодая женщина со своей старухой-матерью? Сейчас сентябрь, бархатный сезон, последние теплые денечки. Живо представил, как дочь, подтянутая, окрыленная, уезжает в какую-нибудь Хорватию. Прочь из Москвы — все, все забыть, впереди две недели счастья! Нет, мама, ты мне не звони, я мобильный дома оставлю, трубку возьму, а симку там куплю, я за границей всегда так делаю, мы с тобой не Рокфеллеры, мама, это гораздо дешевле, хорватский номер, я сообщу его сразу, как прилечу. Прилетев, конечно же, первым делом бежит за симкой и звонит домой, день звонит, другой, третий, какой там к черту отдых, не выдерживает, срывается в аэропорт и посреди сваленных чемоданов сидит в потном зале ожидания, отечная, седая. И каждые десять минут набирает одни и те же цифры, но идут пустые длинные гудки. А мать сначала ворчит себе в удовольствие, ну надо же, чужая дочка звонит, интересуется, какую я смотрю телепередачу, а эта на юг упорхнула и забыла все, и в голове ветер. Но через день она уже мечется по квартире — так не бывает, сутки прошли, другие, а звонка нет, а телефон работает, гудок идет, и все, кому надо, дозваниваются, вот фирма недвижимости хочет снять нашу квартиру. Пусть. Пусть здесь живут хорошие клиенты, только очень респектабельные люди. И, перебрав все варианты, что дочь убили темной южной ночью, что она, не справившись с волной, утонула в море, разбилась в авиакатастрофе, которую скрывают от народа, мать отдает Богу душу.
***
Юрий Михайлович Лужков только кажется уникальным. Будем справедливы, все великие умы думают одинаково, и мэры других европейских городов, куда менее Москвы покалеченных, изничтожают гений места с похожим вдохновением и упорством. Взять хоть Рим, куда лучше сбереженный и уж точно оберегаемый, а все же.
Одной из самых знаменитых улиц Рима — виа Джулии — в этом году 500 лет, случилось с ней такое несчастье. По этому поводу Джулию привели в порядок: знаменитый занавес из плюща, падавший на нее с мостика, сбрили под чистую. Не одно десятилетие, а может, и столетие этот плющ вился, но юбилея Джулии не пережил, такой вот выдался «красочный подарок москвичам», как говорит в таких случаях Лужков. Занавес из плюща — гений места виа Джулия, к нему водили туристов, пинии — гений места Рима. Нигде больше нет таких прекрасных зонтообразных сосен. Сколько им лет? Двести, триста? Кажется, что две тысячи, три тысячи лет, что они были всегда, свидетели событий, живой анти-Фоменко. Уже за границами центра, на Флавиньевой дороге, имеется бульвар, из этих пиний состоящий. Главная местная достопримечательность. Больше не имеется. Огромные вековые деревья срубили под корень. Не все, через одно. Были пинии, стали пни. «И» отлетела, как душа из тела.
Трудно представить, что тридцать-сорок деревьев, сговорившись, в один день умерли. Наверное, возник какой-то архитектурный план, другой привиделся гений места. Интересно, почему с людьми так не поступают?
На улице Говерно Веккио, там, где римляне едят, я видел выходящую из кафе старуху. Стояла страшная жара, но старуха была в темно-синем, из плотного шелка, плаще до пят и в ботах. Под вуалью, среди глубоких морщин плавали глаза-озера. Старухе было лет сто, не меньше, но вся ее легчайшая фигура была исполнена какой-то испуганной девичьей грации. Она, очевидно, хотела незамеченной пробраться к себе домой. Старуху с заботливой ненавистью держала под локоть, думаю, что внучка, очень достойная дама лет шестидесяти, типичная евробюрократка: аккуратное свежевымытое каре, пиджак с золотыми застежками, лакированная сумка. С какой радостью она б срубила старуху под корень, чтобы остался только пень, одни боты, а над ними почтительно рассыпались бы сверкающие пуговицы.
Александр Тимофеевский