Подкинутый ребенок!
Та фигура, которая мелькнула передо мной, по всей вероятности, за мной следила раньше и, сообразив, что я военный, значит, человек, которому можно доверять, в глухом месте сада бросила ребенка так, чтобы я его заметил, и скрылась. Я сообразил это сразу и, будучи вполне уверен, что подкинувшая ребенка, — бесспорно, ведь это сделала женщина, — находится вблизи, я еще раз крикнул:
— Кто здесь? Чей ребенок?
Ответа не последовало».
Сердобольный юнкер пожалел младенца, осторожно взял его на руки, громко вслух оповестил мать подкидыша о том, что идет в полицейскую часть, где передаст ребенка квартальному.
Лишь тишина была ему ответом.
«И понес ребенка по глухой, заросшей дорожке, направляясь к воротам сада, — вспоминает Гиляровский. — Ни одной живой души не встретил, у ворот не оказалось сторожа, на улицах ни полицейского, ни извозчика. Один я, в солдатской шинели с юнкерскими погонами и плачущим ребенком в белом тканьевом одеяльце на руках. Направо — мост, налево — здание юнкерского училища. Как пройти в часть — не знаю. Фонари на улицах не горят — должно быть, по думскому календарю в эту непроглядную ночь числилась луна, а в лунную ночь освещение фонарями не полагается. Приветливо налево горели окна юнкерского училища и фонарь против подъезда. Я как рыцарь на распутье: пойдешь в часть с ребенком — опоздаешь к поверке — в карцер попадешь; пойдешь в училище с ребенком — нечто невозможное, неслыханное — полный скандал, хуже карцера; оставить ребенка на улице или подкинуть его в чей-нибудь дом — это уже преступление.
А ребенок тихо стонет. И зашагал я к подъезду и через три минуты в дежурной комнате стоял перед дежурным офицером…».
Все обошлось благополучно — с разрешения дежурного офицера юнкер Гиляровский отнес найденыша в полицию, откуда тот был отправлен на извозчике в воспитательный дом. Только вот на следующий день все славное Московское юнкерское училище, узнав о происшествии, хохотало, по словам Гиляровского, до упаду.
Ясное дело — юнкера. Возраст юный, кормежка сытная, сил и энергии в избытке — чего же и не похохотать? Пусть даже до упаду. Дело молодое, а развлечений мало. «Дисциплина была железная, свободы никакой, только по воскресеньям отпускали в город до девяти часов вечера. Опозданий не полагалось. Будние дни были распределены по часам, ученье до упаду…».
Хохотали юнкера так громко, что отголоски их смеха дошли аж до близких к вышним сферам, которые всегда озабочены только одним — как бы чего не вышло.
Тем более — в первопрестольной!
Тем паче — в юнкерском училище, кузнице, как сейчас принято говорить, офицерских кадров!
Начальнику училища «поставили на вид». Тот подсуетился и отреагировал — вышиб (по другому и не скажешь) юнкера Гиляровского обратно в полк, без указания причины.
В сто семьдесят третий Нежинский пехотный полк, расквартированный в Николомокринских казармах Ярославля, откуда он и попал в Московское юнкерское училище. Да не просто попал, а, по его собственному же выражению, «был удостоен чести быть направленным».
В тот самый полк, куда Владимир Гиляровский был принят вольноопределяющимся третьего сентября (по старому, разумеется, стилю) 1871 года.
Не вполне адекватное «вознаграждение» за добрый христианский поступок, согласны?
Гиляровский так обиделся, что по прибытии в полк сразу же подал начальству докладную записку об отставке. Двумя днями позже Гиляровский получил послужной список, в котором было написано, что он уволен из Московского юнкерского училища и препровожден обратно в полк «за неуспехи в науках и неудовлетворительное поведение».
Как вам формулировочка, а? Оставил бы младенца замерзать под холодным осенним небом — тогда поведение было бы примерным?
И при чем тут «неуспехи в науках»?
Кроме послужного списка бывший юнкер получил также гимназический аттестат, метрическое свидетельство и два рубля тридцать пять копеек причитающегося жалованья.
На этой печальной ноте закончилось знакомство Владимира Алексеевича Гиляровского с Москвой. Закончилось внезапно, неожиданно, не самым лучшим образом, оставив в душе будущего автора «Москвы и москвичей» неприятный осадок.
Гиляровский, будучи человеком решительным и не склонным к унынию, плюнул на военную карьеру и снова пустился бродяжничать.
Правда, он еще послужит родине на военном поприще, причем добровольно. В 1877 году Владимир Гиляровский примет участие в русско-турецкой войне в качестве пластуна — армейского разведчика.