Несколько дней провел Гиляровский в Орехово-Зуеве. Даром времени не терял — терся среди рабочих, сидел в трактирах и даже сумел разговорить одного из полицейских, принявшего репортера за «коллегу в штатском» из ведомства полковника Муравьева, то есть из сыскного отделения. Гиляровский выудил часть сведений как агент, а затем предъявил словоохотливому полицейскому свое репортерское удостоверение и заставил болтуна продолжить «интервью», в качестве награды пообещав не называть его имя в газете. Полицейскому некуда было деваться — сказавши «а», пришлось говорить «б»…
Четвертого июня в «Московском листке» был опубликован детальный отчет о пожаре на Морозовской мануфактуре: «28 мая, в половине двенадцатого часа ночи, в спальном корпусе № 8, где находились денные рабочие с семействами, а равно семейства отсутствовавших, вспыхнул пожар и в одно мгновение охватил все здание. Люди в страшном испуге бросились к выходу, но немногие успели спастись этим путем. Остальные начали бить и ломать оконные рамы и бросаться с высоты второго этажа на землю. Ужасную картину представляло горящее здание: в окнах, из которых, прорываясь в разбитые стекла, валил дым и языками поднималось пламя, зажигая наружную часть стены, метались рабочие, тщетно стараясь выбить крепкие, наглухо заделанные рамы… …Причины пожара объяснить никто не может, но ввиду того, что громадная казарма, имеющая семнадцать окон по фасаду в каждом этаже, вспыхнула моментально, загоревшись в разных концах, предполагают поджог, тем более что, по уверению фабричных, все лестницы в корпусе были облиты керосином…»
Гиляровский весьма прозрачно намекал на то, что фабричная администрация при молчаливом согласии властей всеми силами старается «замять», замолчать трагедию, чтобы ничего не платить пострадавшим.
Вышел большой скандал, хорошо еще, что Гиляровский подписался не своим именем, а псевдонимом «Свой человек».
Хозяева фабрики, братья Морозовы, ходатайствовали перед московским градоначальником Владимиром Андреевичем Долгоруким о высылке автора «крамолы» из Москвы.
Однако обошлось. К Долгорукому был вызван редактор и владелец «Московского листка» Пастухов, человек хитрый и многоопытный. Именно он посоветовал Гиляровскому псевдоним «Свой человек». Пастухов доложил «хозяину первопрестольной» о том, что заметку ему якобы принесли какие-то неизвестные рабочие с фабрики. На том все и закончилось.
«„Московский листок“ сразу увеличил розницу и подписку. Все фабрики подписались, а мне он заплатил двести рублей за поездку, оригинал взял из типографии, уничтожил его, а в книгу сотрудников гонорар не записал: поди узнай, кто писал!
Таков был Николай Иванович Пастухов», — писал Гиляровский в своих воспоминаниях.
Вскоре Гиляровскому представился случай прославиться открыто.
Правда, случай опять выдался печальным.
Очередная трагедия, на этот раз — железнодорожная.
Двадцать восьмого июня того же года ужинал Гиляровский в саду Эрмитаж, да не один, а в компании, где из чужих был только приятель Лентовского, управляющий Московско-Курской железной дорогой К. И. Шестаков. Ужинать сели своевременно — когда уже начало светать.
«Вдруг вбежал Михайла, любимец Лентовского, старший официант, и прямо к Шестакову.
— Вас курьер с вокзала спрашивает, Константин Иванович, несчастье на дороге.
Сразу отрезвел Шестаков.
— Что такое? Зови сюда! Нет, лучше я сам выйду.
Через минуту вернулся.
— Извините, ухожу, — схватил шапку, бледный весь.
— Что такое, Костя? — спросил Лентовский.
— Несчастье, под Орлом страшное крушение, почтовый поезд провалился под землю. Прощайте.
И пока он жал всем руки, я сорвал с вешалки шапку и пальто, по пути схватил со стула у двери какую-то бутылку запасного вина и, незамеченный, исчез».
На лихаче домчался до Курского вокзала!
«Вокзальными задворками» пробрался к специальному поезду с двумя вагонами третьего класса впереди и тремя зеркальными «министерскими» сзади!
Вскочил на подножку одного из «министерских» вагонов, дверь которого по-свойски (чужих ведь нет и не предвидится) была не заперта, и нырнул прямо в уборную!
Снял с себя пояс из сыромятной кожи и намертво привернул им ручку двери!
Так всю дорогу в уборной и просидел. Когда отмалчивался, а когда и грозно начальственно рычал и недовольно спрашивал: «Кто там?».
Поистине легок на подъем и сообразителен был репортер Гиляровский.