Елисей заказал два гамбургера, чизбургер, картошку фри с сырным соусом, чай в пол – литровом пластмассовом стаканчике и пирожок с абрикосовым повидлом. Он сел за столик у окна и, жуя тонюсенькую котлету, зажатую между двух половинок мягкой булки, смотрел то на стелу, то на бороздящих ресторан работников. Работники состояли сплошь из молоденьких прыщавых девиц и таких же молоденьких и не менее прыщавых парней. Они, как клонированные адской машиной глобализации компоненты торгового организма, были одеты в одинаковые красные клетчатые рубашки и имели не выражающие эмоций лица, если не считать натянутых на них неискренних улыбок.
Работники постоянно перекрикивались друг с другом специфическими терминами, обозначающими названия блюд ресторана, и носили эти блюда туда-сюда. Елисей вдруг задумался, почему во всём мире «Макдоналдс» является дешёвой забегаловкой для больных ожирением бедняков, а у нас позиционируется как ресторан для всей семьи?
Объективного ответа на вопрос он не нашёл, а ещё глубже увязнув в дебрях своих рассуждений, озадачился другим, более насущным вопросом: почему в «Макдоналдсе», если это ресторан, не продают пиво? Не говоря уже о других, ещё более необходимых организму взрослого мужчины напитках.
Он доел всё, что заказал, почувствовал, как разбух живот, посидел ещё немного, вздыхая, и вышел на улицу, где, закурив, с интересом принялся наблюдать за маленькими шустрыми воробьями, стаями атакующими столики с остатками нездоровой пищи. Темнело. Но темнело медленно и лениво, будто солнцу не хотелось расставаться с пригретым лучами миром. Елисей перешёл дорогу, заметив, как двух толстых постовых блюстителей дорожного порядка сменил один худощавый, не успевший вскормить своё тело американскими яствами в заведении по соседству, а может, не наловчившийся собирать с автолюбителей дань на покупку этих яств.
Елисей прошёлся вдоль холма, погулял у подножия леса, дожидаясь сумерек погуще, и, когда летящие беспрерывным потоком машины все до одной включили фары, отважился залезть на курган.
Одолев высоту, Нистратов тенью подбежал к стеле. Широкое её основание полностью скрывало Елисея от проезжающих по шоссе авто и поста ГИБДД; он поставил сумку рядом и, чиркнув зажигалкой, осмотрел каменную поверхность, пытаясь найти отверстие, о котором говорил Эль Хай.
Искать пришлось недолго. Похожее на трещину, оно слабо подсвечивалось изнутри, будто вымазанное фосфором.
Елисей извлёк из кармана треугольный ключ, огляделся предусмотрительно и взволнованно, как вор при первой краже, вставил треугольник в трещину.
Он не успел вжать его до конца в серую шероховатую поверхность, как вдруг ощутил, что ключ мгновенно нагрелся, и стена втянула его сама, проглотив полностью, словно банкомат кредитную карту. Земля под ногами Елисея задрожала, и его обдало замогильным холодом. Прямо перед носом Нистратова бетонная стена беззвучно ушла вперёд, а затем вверх, и он увидел ступени, ведущие в глубину, где горел слабый зеленоватый свет.
Трилитр
Майор Загробулько сидел за столом, читая рапорт о происшествии в районе Останкино, имевший место 23-го числа месяца июля сего года, и чесал идеально выбритый складчатый затылок. Если бы у кого-нибудь была возможность посмотреть на майора сзади, то он с изумлением увидел бы, как перевёрнутую вверх дном обтянутую кожей трёхлитровую банку с торчащими бантиками ушей ритмично перебирают коротенькие, словно детские, пальчики. Голова майора Загробулько имела настолько сильное сходство с распространённой в домашнем консервировании стеклянной тарой, что многие сослуживцы называли его за глаза Трилитр. Частенько над ним подшучивали и издевались. То на юбилей дарили рыбку в трёхлитровой банке, то подбрасывали на стол прибор для закатывания крышек, то брошюру с рецептами по сохранению на зиму разносолов.
Майор про кличку свою знал, но сильно не обижался на коллег, потому как понимал страсть людей к унижению ближнего своего. Дело в том, что майор с самого раннего детства был подвержен различного рода обзывательствам и насмешкам, а всё потому, что звали его Вифлеем. Не Виталий, и не Валерий, и даже не Валериан, а именно Вифлеем.
С детского сада, пока череп его не сформировался в полноценный стеклянный сосуд, слышал он обидное «Вафля» или совсем уж жутко огорчительное «Вафлёр». Обидчиков Загробулько бил, но это не помогало.
Так прошли годы. Он вырос, вырос и его череп, привнеся необычной формой новое прозвище, и за это время Загробулько почти разучился обижаться, хотя на людях ничего не показывал, не допуская прилюдных унизительных сцен.
Полное его имя звучало так: Загробулько Вифлеем Агнесович. Но сам он представлялся всем не иначе как Вифа Агнесович и делал серьёзное выражение лица, будто вылепленного не очень трезвым скульптором на трёхлитровом каркасе. Так его все и называли официально, Вифа Агнесович – и начальство, и подчинённые. Неофициально, конечно же, Трилитр.
Почему родители нарекли сына именем города в Палестине, где рождён был Иисус Христос, они и сами не могли доходчиво объяснить. Может быть, случилось это оттого, что отец его, Агнесс Загробулько, сам имея имя, для мальчика весьма странное, решил продолжить традицию и назвать сына так же заковыристо. А может, потому, что матушка его женщиной была набожной и хотела таким образом приобщить сына к религиозному учению. Ничего у неё, правда, не вышло… Вифлеем Загробулько вырос далёким от религиозных проблем, в чудеса не веровал и церковь не посещал.
Итак, Вифа Агнесович Загробулько сидел и читал рапорт, и ровным счётом ничего не соображал. Нет, не то чтобы совсем ничего не соображал он своей трёхлитровой головой, но соображения его назвать логическим осмыслением произошедших событий никак было нельзя. Он ясно понимал из прочитанного, что в Москве имело место ужасное преступление, виновниками которого являются трое неизвестных. Из показаний очевидцев становилось ясно, что один из них – молодой человек, лет двадцати пяти, другой возраста неизвестного и имеет крылья, при помощи которых без затруднения осуществляет полёты, а третий вообще электробытовой прибор, именуемый холодильником. А совершили они совсем уж невообразимое. При помощи неизвестных технических средств они в считанные минуты переоборудовали Останкинскую телебашню в некое подобие нефтяной вышки, непрерывно исторгающей из недр земли фекалии.
Рапорт был похож на записки сумасшедшего, но Загробулько лично выезжал на место происшествия и видел своими глазами обрубок башни, торчащий из покорёженной земли, и зловонные реки, растекающиеся по пострадавшему району. Не признавать очевидных фактов он не мог, а потому должен был действовать немедленно; со всей решительностью и в кратчайший срок задержать преступников.
Загробулько оторвался от бумаг и задумался. Он вспомнил, как сестра рассказывала ему, что своими глазами видела телешоу, ставшее последней транслируемой телепередачей, и наблюдала преступление от начала и до конца. У неё не возникло ни малейшего сомнения, что это – дело рук самого дьявола, а потому неженатому братцу она посоветовала не впутываться в заведомо провальное расследование и уехать на месяц в Крым, к родственникам. А ещё лучше – заняться не поисками мистических преступников, но поисками невесты.
Однако Загробулько в чертовщину не верил и пытался найти логическое объяснение случившемуся. Но никак не находил.
– Можно? – В кабинет протиснулся старший лейтенант Васильков.
Загробулько кивнул, не отрываясь от бумаг.
Иван Васильков, цветущий, как ландыш в поле, вошёл в кабинет и присел напротив капитана.
– Вифа Агнесович, – начал он жизнерадостно, – тут очень интересное дело получается.
Загробулько заинтересованно посмотрел на лейтенанта.
– Эти трое, похоже, те же фокусники, что банк обчистили возле выставки. Только что звонила их бухгалтер, Вера Анатольевна Стеклонская и показала, что видела налётчиков во вчерашнем телешоу…
– Да ты что? – насторожился Вифа Агнесович. – Это какого, выходит, числа было?
– Двадцатого.