Только история дубового Кремля оказалась очень недолгой. Спустя всего 25 лет, в 1365 г., он погиб в страшнейшем Всехсвятском пожаре, уничтожившем за 2 часа весь город. На время его существования приходится правление сына Иоанна I — Симеона Иоанновича, прозванного Гордым.
Симеон легко получил ярлык на великое княжение, продолжил и дружбу с татарами, у которых пользовался большим доверием. Между тем ему удалось утишить междоусобицы, заключив с братьями договор «бысть им за один до живота (до конца жизни) и безобидно владеть каждому своим», предотвратить нападение на Москву Литвы. За это самые строптивые удельные князья сносили от московского князя обиды. Даже смоленский князь Федор Святославич молча примирился с тем, что Симеон Гордый вернул ему его дочь, свою жену, чем-то не угодившую московскому властителю. Вправе был великий московский князь написать в своем завещании знаменательные слова: «чтобы не перестала память родителей наших и наша, и свеча бы не угасла». Опасения Симеона Гордого были напрасными. Свеча по-настоящему ярко разгорелась в руках его родного племянника — Дмитрия Донского.
«МОСКВА, МОСКВА, РЕКА БЫСТРАЯ...»
Великий князь московский Дмитрий Иванович сочинял духовную. Завещания составлялись перед каждым трудным походом, перед поездкой в Орду, когда оказывалась под прямой угрозой княжья жизнь. Менялись духовные в зависимости от числа наследников, отношения князя к каждому из них, утраченных или прибавленных земель и богатств.
Великий князь Дмитрий Иванович Донской. Портрет из «Титулярника» 1672 г.
Со времени возникновения истории как науки духовные грамоты считались ценнейшим источником сведений экономических, юридических, географических. Человеческие, личные отношения оставались незамеченными. Да и о каких родственных чувствах можно было говорить на основании простого перечисления названий или вещей. Так казалось, а в действительности?
Деду Дмитрия Ивановича, Ивану Даниловичу Калите, как и ему самому в былое время, не ехать в Орду было нельзя. Без ханского ярлыка добиться полноты власти невозможно, особенно если речь шла о великокняжеском престоле. Оставалось все, до мелочи, предусмотреть, додумать, ни в чем не просчитаться. Слишком часто дорога в ханскую ставку становилась последней в жизни.
Боялись не за себя — за родных: чтобы не наступили между ними раздоры, вражда, чтобы не погибли в неволе и нищете. Иван Калита так и писал: «...Се аз (я), грешный худыи раб божий Иван, пишу душевную грамоту, ида Ворду (направляясь в Орду), никимь не нужен, целымь своимь сумом, в своем здоровьи. Аже Бог что разгадаеть о моем животе (если придется мне по воле божьей умереть), даю ряд (наказ) сынам моим и княгини своей...» С веками придут иные слова, юридические обороты — «в здравом уме и твердой памяти», «без насилия и принуждения», — но смысл останется неизменным.
Сыновьям предстояло княжить. Дочерей ждало замужество, и, значит, следовало подумать о достойном приданом. О княгине особый разговор. Надо было позаботиться о ее доходах, чтобы не знала до конца своих дней нужды.
Ивана Даниловича недаром прозвали Калитой. Калита — скопидом, буквально «денежный мешок». То ли за рачительное хозяйствование — счет копейке знал, порядок в княжестве любил, то ли за висевший всегда у пояса большой кошелек. Н. М. Карамзин в своей «Истории государства Российского» утверждал, что никого из нищих князь без милостыни не отпускал. Только вернее — с деньгами не расставался: всегда пригодиться могли, да и надежней, когда оставались под рукой. Изданное в 1813 г. собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел, — огромный, переплетенный в рыжую телячью кожу фолиант, словно сохранил звуки неторопливой, рассудительной княжеской речи.
«...А что золото княгини моя Оленино, а то семь дал дочери своей Фетиньи, 14 обручи и ожерелье матери ее, монисто новое, что семь сковал. А чело и гривну, то есмь дал при себе. А что есмь придобыл золота, что ми дал бог, и коробочку золотую, а то есмь дал княгини своей с меншими детми». Лишних безделушек не было — все наперечет, все на памяти, как и рухлядь: не так много у московского князя парадной одежды, не так легко она шилась — «строилась».