На этот раз самовольное нарушение поляками мира на глазах у союзных властей и их оккупационных войск было слишком вопиющим, чтобы оно могло пройти незамеченным и молчаливо одобренным, подобно тому, как это произошло с захватом Вильно и нападением на Киев. Поднялась мировая общественность, и последовала сильная реакция, особенно в Италии, солдаты которой погибли в Силезии. В этот период необъявленной войны мне в Варшаве пришлось пережить тревожное время. Я вынужден был заявить польскому правительству о его ответственности за восстание Корфанти ввиду явного и активного сотрудничества с ним военных и полуофициальных департаментов. Мои отношения с польскими властями стали еще более скверными и натянутыми, чем обычно. Но с другой стороны, я наладил контакты со своими коллегами из дипломатического корпуса, которые теперь выразили желание прислушаться к информации о событиях в Силезии в моем изложении. У меня состоялось несколько бесед с сэром Уильямом Макмюллером, британским послом, с итальянским послом Ачилле Ротти, позднее ставшим папой Пием XI.
Наконец, спустя два месяца буря в Верхней Силезии улеглась. Восстание было подавлено, полякам пришлось вновь подчиниться международной комиссии, которая занялась определением границ, якобы согласно результатам голосования жителей Верхней Силезии, более 60% которых стали на сторону Германии.
Моя официальная деятельность вновь потекла по обычному руслу. Мне пришлось побеседовать с главой департамента по экономическим делам М. Ольшевским, чтобы выяснить его точку зрения в отношении переговоров, которые следовало бы начать, чтобы решить многочисленные экономические проблемы, возникшие в связи с созданием польского государства.
После того как обстановка на польском фронте вновь успокоилась, настал благоприятный для меня момент, когда я мог бы освободиться от выполнения столь трудной миссии в Варшаве. Уже весной я стал настаивать в Берлине, что в Варшаву следует назначить постоянного посланника. МИД в принципе не возражал, однако восстание Корфанти привело взаимные германо-польские отношения к точке замерзания. Но когда я повторил свою просьбу, герр фон Шоен получил назначение и прибыл в Варшаву. Я представил его всюду, а сам взял отпуск. Министр иностранных дел Польши устроил в мою честь очень приятный прощальный завтрак, и я по крайней мере имел удовольствие завести нескольких близких друзей, после чего мы с женой поспешили прочь из Варшавы - или, скорее, попытались это сделать. Но до самого последнего момента Варшава, казалось, не желала выпускать нас из своих объятий: разразилась забастовка железнодорожников, и нам пришлось на день-два отложить отъезд. И вот наконец со вздохом облегчения мы покинули варшавский вокзал.
Польский отдел, 1921-1922 гг.
После возвращения в Берлин в октябре 1921 года мне сообщили, что меня ждет новое и важное назначение. Мне предстояло стать шефом польского отдела - самого крупного и оживленного, в котором работали тридцать или сорок сотрудников, большинству из которых пришлось иметь дело с событиями в Верхней Силезии. Это назначение означало повышение по службе и могло рассматриваться в качестве награды за мою работу в Варшаве. Но Польша меня бесконечно измотала, я устал от решения этой трудной задачи - поддержания наших отношений с нею, от всех связанных с этим расстройств и отрицательных эмоций. Раны, нанесенные нашей восточной границе, до сих пор кровоточили, а теперь ту же операцию приходилось осуществлять еще и в Силезии. Однако другого выбора у меня не было, кроме как взвалить на свои плечи решение этой трудной проблемы и сделать все, что в моих силах, чтобы помочь своей стране.
За последний год обстановка в МИДе несколько нормализовалась. Герр фон Ханель занимал пост статс-секретаря по иностранным делам. Это был карьерный дипломат и потомок известной династии промышленников, человек дружелюбный, лишенный каких-либо страстей или амбиций в политике, но очень увлеченный веселой светской жизнью. А в качестве шефа Восточного отдела МИД пользовался услугами старого, уважаемого хлеботорговца герра Берендта, который, однако, вскоре вернулся к частной жизни, а на его место была назначена динамичная личность - Мальтзан.
Польская пресса строила догадки относительно того, что стоит за назначением "умеренного" г-на фон Дирк-сена в паре с активным бароном фон Мальтзаном? Никакого зловещего заговора за этим назначением, конечно, не стояло. Это был достаточно рутинный вопрос, относившийся к компетенции личного отдела, и то, что Мальтзан стал проводить свой собственный курс в восточной политике, стало для МИДа столь же большой неожиданностью, как и для всего остального мира.
Чем слабее становились контакты между посланниками и МИДом, тем чаще эти посланники менялись. МИД превратился в нечто вроде забронзовелой скалы, в то время как руководители отделов были низведены до положения марионеток, которым приходилось во всем полагаться лишь на опытность и беспристрастность кадровых чиновников МИДа. Так они и поступали и жили неплохо.
В течение этого года моей работы в МИДе внешняя политика направлялась канцлером Йозефом Виртом и министром иностранных дел Вальтером Ратенау. Вирт, школьный учитель из Бадена и протеже Эрцбергера, был интереснейшей личностью. Он, без сомнения, наделен был врожденным даром к внешней политике, доходившим временами до вспышек гениальности. Это был великолепный оратор и хороший тактик, прекрасно действовавший на парламентской шахматной доске, но человек несколько неуравновешенный и впечатлительный.
Ратенау, благодаря своей биографии, своим книгам и своей трагической смерти, превратился в государственного деятеля с мировой славой, и мне нет нужды подробно останавливаться на описании характера и способностей этого блестящего и далеко не простого человека. Он был обаятельным и симпатичным, умным и скептически настроенным, но я сомневаюсь, получился бы из него крупный и волевой государственный деятель, выпади ему более долгая жизнь. Его сравнивали с деревом - цветущим, но бесплодным.
Поскольку мой отец предложил нам квартиру на Маргаретенштрассе, мы поселились там с двумя слугами в нескольких небольших комнатах на первом этаже и завели богемное домашнее хозяйство, но для наших нужд - вполне достаточное. Нас не связывали какие-либо светские обязанности, которые необходимо было выполнять, поскольку Берлин пока не отличался той бурной светской жизнью, которая стала столь характерной для него в конце двадцатых годов; и кроме того, я почему-то предчувствовал, что мое пребывание в МИДе будет недолгим. А потому мы с женой ограничили нашу светскую жизнь встречами с некоторыми личными друзьями и завели нескольких новых, среди которых выделялся и Георг Кольбе - величайший скульптор Германии того времени, который равно впечатлял как своим искусством, так и масштабом личности.
Я могу описать свою повседневную официальную деятельность в МИДе несколькими замечаниями поверхностного характера. Немногое запечатлелось в моей памяти из того времени, которое несло на себе печать переходного периода во всем, что касалось германо-польских отношений. С одной стороны, последствия, порожденные войной и Версальским договором, уже крепко ощущались в повседневной жизни Германии, с другой - было положено начало переходу к нормальным отношениям с новым соседом.
Демилитаризация новой границы в Восточной Силезии была, с германской точки зрения, явлением отталкивающим и неприемлемым. Разделение единой страны, согласно результатам плебисцита, закончившегося в соотношении 64:40, было само по себе делом безнадежным, но его можно было провести согласно здравому смыслу, по крайней мере в отношении деталей. Международная комиссия отличилась в принятии решений, которые превратили повседневную жизнь населения в тяжкое бремя, посеяв семена недовольства. В городах оказались разделены водопроводные сооружения, а рабочим по пути на работу приходилась по два-три раза в день пересекать границу, поскольку они повсеместно жили не там, где располагались их заводы и фабрики. Но главное, в чем полякам удалось добиться успеха, - это в присвоении объектов, которые они жаждали заполучить: заводов, больниц и шахт. Вот в соответствии с этим принципом и проводилась граница. Кроме того, приступая к своей работе, комиссия не имела абсолютно никакого опыта в подобных делах. Когда в начале своей деятельности члены комиссии прибыли в замок князя Бирона фон Керланда в Гросс-Вартенберге, они впервые поинтересовались географическим положением этого места и попросили карту, поскольку своей у них не было, так же как, по их собственному признанию, не было ни малейшего знания страны в целом.