«Однако ж, если распространение французского языка пойдет несколько лет в такой градации, как это делается теперь, то со временем кто-нибудь напишет, что господствующий язык в Москве французский и отчасти русский».
Светлейший градоначальник устройство полиции довел до совершенства, – как сообщает Вистенгоф. Наружная деятельность ее нигде так не проявлялась, как на публичных гульбищах и пожарах.
Увидав полицию на больших гуляниях, казалось, что она рассеяна на них только для парада, потому что заведены строгий порядок и неминуемое взыскание с кучеров за малейшее нарушение распоряжений полиции, обвешавшихся всегда заблаговременно внятными объявлениями; и «от того в Москве экипажное гулянье, разбросанное на нескольких верстах, идет всегда в таком порядке, как будто бы ему делалась репетиция». Все полицейские чиновники вежливы, услужливы; при малейшей в них надобности обывателя спешат немедленно оказывать всякое со своей стороны содействие. Такие качества и послужили причиною, что современная полиция пользуется от жителей тем уважением, «какое свойственно этой большой отрасли внутреннего благосостояния столицы».
Во время пожара пожарная команда, находившаяся в Москве «в удивительном устройстве, поражала современников быстротою своих действий и тем самоотвержением, какое показывают заслуженный начальник и простой солдат». Пожарный с удивительным, свойственным русскому бескорыстием, воспламеняемый примером своих старших, спасает ваше имущество и лезет за вас в огонь, не требуя никакой благодарности; ему одобрительный привет начальника: спасибо братцы! – вознаграждает все опасности. Несмотря на огромное пространство столицы, с первым появлением пожарного сигнала на Московском депо несколько частей, сообразно сделанным распоряжениям, уже находятся на пожаре, как будто они его предвидели. При звоне колокола, употреблявшемся только в случае тревоги, днем ли то или в глубокую полночь, пожарные в совершенной тишине бежали, сохраняя перенумерованный между собою порядок, отворяли конюшни, запрягали не более как в 3 минуты, тем же затверженным порядком лошадей и вихрем неслись на пожар. Ревность каждой части – прежде всех прискакать на место, заслуживала себе похвалу и благодарность всех жителей города Москвы.
Столица роскошно освещалась во время ночи с 1 сентября по 1 апреля не только по большим улицам, но даже по самым малым переулкам, и те из фельетонистов, которые писали нам, что «в Москве нет возможности ездить по ночам за темнотою», писали «совершенную несправедливость».
Если, катаясь по Москве, заехать в Грузины и Садовую, то в маленьких, неопрятных домах можно видеть расположенные таборы цыган. Они среди шумного, образованного города ведут ту же дикую, буйную жизнь степей; обманы лошадьми, гаданья, музыка и песни – вот их занятия.
Любопытно видеть, когда ночью молодежь, преимущественно из купцов, подъехавши в нескольких экипажах к маленькому домику, начинала стучать в калитку. В то же мгновение огоньки метеорами начинали блестеть в окнах, и смуглая, курчавая голова цыгана выглядывала из калитки. На слова кучеров: встречай, господа приехали! – цыган с хитрою, довольною улыбкою отворял ворота и, величая всех поименно, произносил иногда имена наудачу, желая тем показать свое внимание к посетителям. В комнатах уже слышите аккорды гитары; с живостью цыганки набрасывают на себя капоты, блузы и пестрые платки; под печкою цыган ищет свои сапоги; в одном углу разбуженный цыганенок, вскочив, спешит поднять своих собратов, а в другом – старая цыганка, прикрыв люльку, собирает изломанные стулья для хора, и в пять минут весь табор поет, стройный, веселый, живой, как будто никогда не предавался скромному отдохновению тихой ночи.
Разгульные песни цыган можно назвать смешением стихий; это дождь, ветер, пыль и огонь – все вместе! Сверкающие глаза смуглых цыганок, их полуоткрытые, часто роскошные формы, энергичные движения всех членов удалого цыгана, который поет, пляшет, управляет хором, улыбается посетителям, прихлебывает вино, бренчит на гитаре и, беснуясь, кричит во все горло: сага баба, ай люли! – усиливали впечатление. Ничто так не располагало москвича того времени к оргии, как их буйные напевы, если горе лежит камнем на сердце, но это сердце еще не совсем охладело к впечатлениям жизни, то свободная песнь цыган рассеет хоть на минуту тоску.
По средам и воскресеньям на Конной площади цыган являлся совершенно другим, чем в таборе. Мысль, как бы сбыть хромоногую лошадь, или, по-цыгански: лангалу, занимала весь организм его; он как угорелый кидался к каждому и нагло предлагал свою лживую услугу. При словах покупщика: ты мне не нужен, у меня есть знакомый, – он, не зная о ком говорят, с досадою отвечал: «барын, вы по все-конна не найдете токого мошенника, а вот бросьте хафку, дам лошадку съезду не будет!» – и если покупатель с ним связывался, то нельзя было позавидовать ему: он непременно попадал впросак. Цыган нисколько не смутится, если после несчастной покупки покупатель тотчас увидит, что приобрел себе старую лангалу; он последнему прехладнокровно отвечает: «а серий ее знает; это рыба настоящая, кто в нее влезет, не хотите ли другую лошадку, уже за эту ответствую». Таково истинно цыганское утешение в неудаче!