Поселок отсюда был широко виден.
Раскладывая на бруствере яблоки, сват объяснял Петрову, где и что построил директор лесхоза Первый, директор лесхоза Второй, директор лесхоза Третий…
Их атаковала сватья с предложением идти пить чай и кофе. Они отразили атаку, очень удачно сбив яблоком ее солнцезащитные западногерманские очки. Сватья отступила и привела подкрепление — жену Петрова Софью и дочку нумизмата — балерину. Они опять отразили атаку и сами пошли в наступление. Но были остановлены бронированным подразделением, а именно Аркашкой, который пер на них, прикрываясь корытом. Корыто гудело от прямых попаданий. Сват скомандовал брать Аркадия в клещи. Они взяли, и, как Аркашка ни вертелся, ему досталось — будущий тесть лягнул его ногой в зад.
Но им все же пришлось отступить перед объединенными силами плюс собака. Пес рвался спустить Петрову штаны. Пришлось отступать в два эшелона — сначала Петров, потом сват. Отступили с криками: «Гвардия умирает, но не сдается!»
Дольше всех их преследовали Аркадий и пес. Аркадия они обратили вспять, нанеся ему два прямых попадания в лоб. Он махнул рукой, крикнув:
— Ну и шут с вами!
Пес перешел на их сторону.
Они немного поныряли в озере, смывая с себя боевой пот, и засели в стекляшке возле вокзала.
Отсюда и отправил Петров своего свата в больницу. Глотнув пива, сват схватился левой рукой за сердце. Сказал:
— Сейчас, сейчас, брат Петров… — и рухнул со стула на пол.
Пес аккуратно взял у него из правой руки бутерброд, проглотил не разжевывая и принялся лизать свату пальцы, словно зализывал рану.
Сват молча рвал рубашку на груди левой рукой. И половина лица у него страшно кривилась.
Какой-то клиент, похожий на тюбик с зубной заграничной пастой, сказал:
— Спекся, бедняга.
Петров вскочил, уронив стул, и неожиданно для себя двинул клиента в скулу.
Другие клиенты хотели поднять свата, посадить на стул, но случившийся а стекляшке склеротический старичок остановил их.
— Инфаркт. Время солдату пришло. Слышите, братья, колокола.
Петров побежал на вокзал звонить в «скорую помощь».
На закате сват умер.
Петрова на похороны не пустили, как косвенную причину смерти нумизмата.
Петров пришел на кладбище один. Постоял у свежей могилы, вытер лицо кепкой. Сказал:
— Ты прости меня, командир. — А за что прости, сам не знал.
Именно в этот момент почувствовал Петров, что земля под ним поднялась бугром и он вознесся вверх и занял главенствующее положение на местности. И когда сын Аркадий сказал, что на балерине не женится — разлюбил, Петров засмеялся ему в лицо. Причина стала Петрову ясна с его высоты сразу: сват-нумизмат по завещанию отказал свою драгоценную коллекцию Эрмитажу.
— Я не прав? — спросил он Аркадия.
— Прав, в общем. Три монеты этот негодяй завещал внукам.
— Ну так рожайте быстрее.
Аркашка задумался.
— Знаешь, — сказал он, — нет надежды, что мои внуки будут лучше меня.
Петров еще раз сходил на кладбище. Постоял над могилой, думая и о свате, и о своем директоре, члене-корреспонденте, и о себе, и о сыне своем, и о Косте Пучкове, который уже всем заявил, что будет шумно сворачивать на рельсы художественного осмысления времени.
— Слышишь, командир, — сказал он, горюя, — думаю, они на тебя камень накатят сорокатонный, ты уж крепись.
Придя домой и усевшись в мягкое кресло, Петров повернул на письменном столе фотокарточку матери и тетки так, чтобы на них падал свет. На фотокарточке они стояли под батумскими пальмами.
— Вы убежали, — сказал он, — на юг, к черным грекам, а меня бросили.
— Ты еще не был готов, — ответили они. — Теперь ты готов. И ты уже бегал на юг.
— Ишь вы, бабки-вояжерки… — Петров подмигнул им.
Нина и Дина отправились в свой вояж после следующего эпизода.
Как-то во время оперы «Отелло», жалея несчастную Дездемону и несчастного мавра, Нина подумала: «Жизнь трудная. Какая-то — не поймешь. Et tout de meme, allons, courage![2] Нужно к смерти все заблаговременно приготовить, чтобы Сашу лишними заботами не обременять». Конечно, она тут же поделилась своими мыслями с сестрой Диной.
— Давай, Дина, все купим. И гробы. Саше и Сонюшке будет меньше хлопот.
Купили. Все, вплоть до чулочков в резинку.
Софья, морщась, говорила:
— Дикарство какое-то. Язычество. Почему нужно умирать во всем новом?
Однажды, после долгого перерыва, Петров с женой пошли навестить старух.
Еще с первого этажа услышали громкий плач. Испуганные, запыхавшиеся от крутого подъема, вломились они в квартиру.
Посередине комнаты на табуретках стоял гроб. В гробу в кружевном чепце лежала мама Петрова. Тетка стояла на коленях в изголовье и рыдала.
Горло у Петрова сплющилось и слиплось, как резиновая трубка. Колени ослабли. А мама вдруг села в гробу и, погладив свою сестру по плечу, сказала:
— Погоди, Ниночка, погоди. Excusez-moi je dois arranger le volant[3]. — Потом, поправив на себе что-то, она увидела сына с невесткой и всплеснула руками. — Сашенька, Сонечка, проходите. Сейчас будем чай пить. А мы тут плачем. Мы с Ниночкой решили умереть в один день. Поплакать-то нам не удастся. Мы и решили, что и поплачем заранее. Наплачемся вдоволь. Я об Ниночке уже поплакала. Теперь она по мне плачет.
Горло у Петрова отпустило, но колени ослабели еще пуще. У двери всегда стоял стул с плешивой бархатной обивкой, и он сел на него. Рядом что-то грохнуло — дом сотрясся. Петров повернул голову: ушла Софья — ушла, хлопнув дверью. Петров вздохнул глубоко. Поднялся. Вынул маму из гроба.
— Ну вы и циркачки, — сказал он.
А они во всем одинаковом стояли перед ним, прижимали к груди кулачки, завитки седых волос выбивались у них из-под кружевных чепцов. Они вытирали свои заплаканные батистовые личики батистовыми платочками и говорили, всхлипывая:
— Сашенька, если вдруг тебе нужно будет уйти, если даже ты будешь прав на все-все проценты, сколько их там… не хлопай, пожалуйста, дверью. Хлопать дверью, Сашенька, некрасиво. Неинтеллигентно.
Похоронную амуницию старушки продали, вплоть до чулочков. И укатили в Батум.
По возвращении, на какой-то Софьин выпад, мама Петрова очень спокойно сказала:
— Ты, Софья, худо жила в детстве.
Софья изваяла осанку с гордо поднятой головой.
— Да, мы жили бедно.
— Бедность, богатство — в конечном счете это лишь свойство характера: ты жила худо, потому что в вашей семье бездарность была возведена в высшую нравственную категорию.
Петров сидел в мягком кресле, смотрел на старушек под пальмами. Он даже поплакал немного, предварительно глянув на часы, — до прихода Софьи с работы была еще уйма времени. Потом сказал себе:
— Петров, пора уходить.
Приняв такое решение и успокоившись, Петров спросил у себя: «А что ты, Петров, с собой возьмешь? Чего не оставишь?»
1. Фотокарточку — «Мама и тетя Нина под пальмами». Без меня им тут нечего делать.
2. Рукопись — «Праздники, их возникновение и психологический феномен в структуре социально-экономической функциональной дифференциации». 1000 страниц.
3. Мымрий — Череп скифского воина. V век. Имеет свойство брякать, особенно по ночам.
— Такие вот дела, брат Мымрий, — сказал Петров.
Мымрий тихо брякнул. С каждым днем он брякал все реже и тише — наверное, его губил сырой ленинградский климат.
Петров вытащил из стенного шкафа дорожную сумку, упаковал в нее перечисленные предметы и застегнул молнию.
Горная леди стояла с метлой, как с опахалом. Была она в лайковых брюках в обтяжку и лайковой автомобильной курточке. С красным шелковым платочком на шее, завязанным вразлет.
— Петров, наверно, я выйду замуж. Один мой земляк просит. Лучший мясник. Ударник. Вымпел держит.