— Так-то ему, выходит, худо?
— Та́к вот, дядько Филипп, — девочка отвела взгляд от старика.
— А что, если… — Повар не отважился договорить. С полминуты помолчал, потом добавил: — Не доведи господь! В его жизни и наша жизнь.
То была правда, и никто не знал ее лучше Леси.
В полдень, когда Филипп принес командиру обед, он уже не спрашивал, можно ли ему внести котелок в землянку. И все, кто приносил боевую сводку или шифровку с Большой земли, покорно отдавали девочке листок и терпеливо дожидались вблизи, пока Леся вынесет из землянки ответ. Даже те, кто приходил за устным распоряжением, должны были хотя бы вкратце изложить дело на бумаге — все знали, что Леся никого не пускает в землянку: ведь врач убит еще в первый день немецкого наступления и единственный врач возле Вовкобоя — она.
Лесю теперь трудно было узнать. Она помрачнела, но стала словно взрослее и еще деловитее. Ответы, с которыми она выходила, были точными и исчерпывающими. Высокий, полудетский голос был так же звонок, как и раньше, но появились в нем и настойчиво звучали какие-то новые, несвойственные ему прежде ноты. Даже если ответ ее кого-нибудь не вполне устраивал или мог вызвать недовольство, никто не решался возразить — не только потому, что то был ответ от имени Вовкобоя, но и по какой-то иной причине, связанной с самой девчонкой, с ее внутренней волей, со скрытой силой ее слов.
На третий день наступления немцы вконец осатанели. Изможденные бойцы партизанского отряда уже не в силах были сдерживать озверелый натиск, усиленный несколькими танками и десятком пушек. Выход был один: перебраться через озеро, оставить врагу партизанскую планету — лес.
Когда Дзюба вынырнул из чащи и быстро направился к землянке, Леся была на своем обычном месте, возле поваленного ствола, но не сидела, а прохаживалась вдоль него большими медленными шагами. Задумавшись, она крепко сцепила за спиной свои слабые, тоненькие руки и даже не заметила, когда матрос подошел.
— Ты куда? — бросилась она наперерез, увидев, что он направляется в сторону землянки.
— К Вовкобою, куда же еще!
— Стой! — крикнула она вдруг с такой силой, что голос ее надломился.
Матрос остановился и удивленно глянул на нее. Дзюбу поразил и сам окрик, которого он от Леси не мог ожидать, и решительность ее запрета в эту тяжкую минуту, когда над отрядом нависла угроза и до крайности нужен был Вовкобой. Он не мог представить, что командир, зная о трагическом положении отряда, способен поставить пусть и необходимый, но все-таки личный покой выше интересов дела и безопасности своих товарищей.
Дзюба уже раскрыл было рот, чтобы возразить, но Леся опередила его. Она усмехнулась, и глаза ее насмешливо блеснули.
— Да ты глянь на себя! — воскликнула она. — Сам скис и Вовкобоя убьешь своей кислой миной!
Это был удар по матросскому достоинству Дзюбы — Леся понимала. По существу, она обвиняла севастопольского моряка в панической трусости и сознательно рассчитывала на то, что такое обвинение должно его обидеть и покорить. Но Дзюба не обиделся и только горестно вздохнул:
— Все равно конец… Немцы уже отозвались и с тыла…
— Так-таки уже и конец! — не унималась девочка. — Что-то ты сегодня очень перетрусил.
Дзюба понял, что Вовкобоя ему увидеть сейчас не удастся. Он снова взглянул на Лесю и снова встретил взгляд, исполненный обидной насмешки и спокойной решимости.
— Ну ладно, — сказал он, — только не заставляй писать. Передай, что к ним свежая рота подошла, а наши хлопцы уже так обессилели, что и мушек на винтовках не видят.
— По тебе видать, что надо доложить… — сердито глянула девочка и ступила на первую ступеньку. Потом снова обернулась к нему одним только лицом — теперь оно было сосредоточенным и суровым. — Только ты ответа не жди. Постарайся их удерживать как можно дольше, а я ответ сама принесу.
Она сошла вниз и исчезла за утлой дверкой.
Дзюба еще с минуту потоптался на месте, не зная, что делать. Вдруг за озером разнесся тяжелый, раскатистый взрыв. Матрос резко повернулся в ту сторону, откуда катилось глухое эхо. Должно быть, немцы угодили в снаряды, прикопанные у самого берега. А может, так налегли, что пришлось самим их взорвать? Дзюбу всполошило такое предположение. Он бросился вниз, в чащу, и через несколько минут уже спускал на воду легонькую лодку.
Он быстро загребал воду веслом под широкое днище, внимательно всматривался в синеватый сумрак, что клубился на противоположном берегу, перемешанный с дымом от недавнего взрыва, но думал о насмешливых словах девочки. Конечно, положение тяжелое, наверное, и Леся понимает, что сдержать вражеский натиск вряд ли удастся… Но ведь недаром она бросила ему в лицо те обидные слова. Значит, у Вовкобоя есть определенные намерения, о которых девочке что-то известно… Она все время возле командира и не решилась бы насмешничать, если бы не знала точно, что Вовкобой видит какой-то выход из тяжелого положения и потому не считает его таким тяжелым: значит, надо во что бы то ни стало сдержать вражеский натиск, сберечь больше людей и боеприпасов, и Леся принесет приказ, который спасет отряд!