Хохот еще не улегся, когда комендант поднял руку. Наступила тишина.
— Смех смехом, — произнес комендант, — но затопить печь все-таки пришло в голову кому-то первому. Так я говорю? — Он обвел всех улыбающимся взглядом и продолжал: — А если двое признают себя виновными в том, в чем виноват лишь один, то это такая же неправда, как и утверждение, что не виноват ни один из двух. Выходит, правды нам сказать не хотят, и мы вынуждены установить ее сами.
Он помолчал, как будто решал, как же ему установить эту желанную правду. И вдруг просиял, делая вид, что решение нашел вроде бы только сейчас.
— Вот что, матка, — обратился он к старухе, — мы отпустим домой и тебя, и ее. Мы даже позволим тебе вечером засветить каганец. У тебя есть дома каганец?
Старуха быстро закивала головой.
— Хорошо. А вам, пани, — обратился он к молодой, — я даже дам еще один, чтобы у каждой из вас был свой. — Комендант добыл из шкафа беленькую баночку от какой-то мази с фитильком и подал учительнице. — Вот, возьмите. Когда стемнеет, мы попросим вас зажечь фитильки и пойдем вместе прогуляться к определенному месту. Теперь ночи темные, гулять без огня нехорошо. Вот будете светить себе каганчиками, чтобы, чего доброго, не споткнуться. У кого из вас первой ветер погасит фитилек, та и будет виновна в том, что не умеет обращаться с огнем. Как видите, мы не применяем силу, чтобы заставить кого-нибудь из вас говорить правду. Ваша судьба в ваших руках — она и решит, которая из вас виновата.
Немцы склонили головы к переводчику и с интересом прислушивались к его бормотанию. А когда он закончил, одобрительно загоготали и восторженно зааплодировали коменданту, любуясь его находчивостью. И только учительница стояла, потрясенная тем, что услышала: она хорошо знала произведение, сцену из которого комендант задумал воспроизвести на ночной улице, — видела этот спектакль на театральной сцене, когда еще училась в пединституте и ходила с подружками в областной театр… Хорошо помнила бедную Меланку с каганцом в руках и взбесившихся гайдуков, которые шли следом, ожидая момента, когда он погаснет, и это будет решением судьбы ее любимого Ивана Свички.
— Ну вот, — снова улыбнулся комендант. — А теперь можете идти: пока не стемнеет, вы свободны.
Домой женщины шли молча. Младшая не упрекала старшую — разве можно упрекать человека за его готовность спасти другого ценой своей жизни? Да и поздно было, свершенного не изменишь. Может, старуха и теперь еще надеялась на лучшее: ведь отпустили, отпустили обеих. Но перед глазами младшей все время стоял образ той Меланки, она знала, чем кончаются пьесы, в которых на одной стороне порыв к свету, а на другой сила, сеющая тьму. Знала, что эти две силы бьются не на жизнь, а насмерть и сеятели тьмы погибнут. Но здесь, когда против тьмы должны подняться только две женщины, свет погасить нетрудно…
В тот день комендантский патруль далеко не отходил от покосившейся хаты под соломенной крышей, третьей с краю. Медленно проходил мимо, потом поворачивался — и снова туда и назад. Позади нее, за плетнем, отделявшим огород от берега, тоже прохаживались двое. Вроде и не караулили специально, а все-таки не оставляли ни на миг. Будто побаивались, что могут убежать, хотя у женщин и на уме такого не было. А может, остерегались тех, которые подожгли колхозные амбары, кто знает… Хата безмолвствовала, словно в ней никого не было, а из соседних тоже никто не выходил — все притихли, как будто и не дышали.
Уже стемнело, когда на улице появился комендант в сопровождении целого эскорта. Посмотрел на небо, розовевшее еще отблесками недавнего заката солнца, и, видимо, решил, что начинать рано. Окруженный десятком своих подручных, он стал им что-то весело рассказывать. Так они стояли и непринужденно разговаривали минут пятнадцать, а может и больше, потом комендант подал команду и солдаты начали выгонять людей из соседних хат. Вскоре поблизости уже стояла целая толпа. Тогда двое солдат вошли в хату и вывели старую мать и ее невестку — обе держали в руках по каганцу.
На село опустилась темная октябрьская ночь, с низин веяло влажным холодком, хотя ветра почти совсем не было. Изредка он оживал, словно неожиданно просыпался, и тогда по вершинам деревьев пробегал едва слышный шелест. Через мгновение ветки снова успокаивались, и вокруг наступала полнейшая тишина. Солдаты почти не подавали голоса, только подталкивали людей, заставляя их строиться в колонну, как будто идти должны были далеко и хотелось, чтобы в колонне был порядок. Старуху и ее невестку поставили впереди колонны, а когда процессия выстроилась и солдаты стали по бокам, комендант подошел к передним и, чиркнув зажигалкой, собственноручно зажег оба каганца. Все свершалось тихо и мирно, комендант зажигал фитильки с любезной улыбкой. Похоже было, что собираются служить пасхальную всенощную и люди сейчас пойдут вокруг церкви со свечками в руках.