— Ну, я пошел, — говорит он вдруг и резко поднимается. — Ауфвидерзеен!
Он ловко переступает через кирпичные глыбы у дома, стоявшего когда-то напротив уцелевшего здания библиотеки КПСС, и похоже, что ему идти не мешают ни многочисленные кассеты, торчащие из-за юфтевых голенищ, ни довольно большая торба на спине, из которой высовываются подшитые резиной старые валенки. Немецкие гранаты с длиннющими деревянными ручками болтаются на поясе и, казалось, тоже должны были бы мешать идти, но, видимо, не мешают — привык.
Сегодня седьмое ноября 1943 года. Киев освобожден вчера. В предвоенные годы в этот день вокруг бурлила праздничная толпа демонстрантов, на этой площади они строились и наводили порядок в своих рядах перед тем, как организованными колоннами вступить на Крещатик. Сейчас тут почти нет людей, одиночные бойцы форсируют развалины, пытаясь перейти улицу.
Мой случайный знакомый исчезает за уцелевшим углом, а я все еще сижу. То, что он мне рассказал здесь, возле стадиона, стоит перед глазами, словно живое видение: ведь я когда-то частенько бывал на футбольных матчах, и мне легко представить себе стадион, заполненный людьми. Мне знакомы к тому же и все фамилии, которые он называл, а кое-кого я даже знал лично. Почему они оказались в захваченном врагом Киеве? А впрочем, разве трудно на это ответить, если вспомнить, что творилось на Левобережье осенью сорок первого, когда враг окружил и прижал нас в болотах на границе Полтавщины и Сумщины? Ведь десятки, сотни тысяч других тоже оказались в их положении!..
Как сухой бурьян, катилась тогда война на восток опустошенными степями. Как бурьян, задерживалась под степными курганами и остатками сожженных деревень и, подхваченная новым порывом неистового урагана, мчала дальше — за пределы Украины, на Дон, в приволжские степи…
Война уже гремела далеко, до Киева не доносился ни грохот снарядов, ни угарный смрад пожарищ, а город не оживал, улицы были пустынны. Люди, как и во время боев, жались друг к другу в ямах и подвалах взорванных домов, прячась от бдительных глаз оккупантских патрулей и все еще уповая на чудо.
Однако зловещее молчание большого города оккупанты уж никак не истолковывали признаком смирения. Но им нужны были рабочие руки. Город уже находился в глубоком тылу, необходимо было наладить работу хотя бы мелких предприятий и мастерских. А когда люди прячутся и их трудно выгнать из укрытий, приходится прибегать к хитростям, выманивать их из потайных нор.
Сначала из репродукторов прозвучали предупреждения и угрозы. Но это не очень помогло. Потом обратились к печати — на страницах единственной газетенки, которая начала выходить на украинском языке, появились весьма примитивные статьи, смысл которых в конечном итоге тоже сводился к угрожающим предупреждениям. Пришлось даже выписать из Берлина актеров и актрис: когда не помогает кнут, можно попытаться прибегнуть к прянику.
Но театральное помещение зияло пустотой, а в кинотеатрах, где демонстрировались сладенькие мелодрамы и жеребячьи комедии, развлекалась тыловая солдатня — голодным людям было не до мелодрам и пошлых комедий.
Комендант города сатанел. Он готов был прибегнуть к испытанным методам. И вдруг в комендатуру зашел начальник концлагеря, находящегося на Сырце, с блестящим предложением. Как ему удалось выяснить, среди пленных, которых не успели расстрелять, в концлагере находятся знаменитые киевские футболисты Клименко, Тутчев, Кузьменко, а также непобедимый вратарь Трусевич. Вот, дескать, если бы выпустить любимцев города на стадион, это расшевелило бы киевлян, выползли бы из своих подземных укрытий!
Предложение понравилось. Армейские футбольные команды у немцев были, так что можно устраивать матч по всем спортивным правилам. Увлеченные перспективой добиться своего, комендант города и новоиспеченный бургомистр уже готовы были согласиться. Но возникло новое затруднение: ведь такие мастера бесспорно выиграют у армейских любителей, а это может поставить в нежелательное положение представителей победоносной армии.