И вдруг Горелик предложил:
— Давайте лучше сыграем во что-нибудь. Ну, организуем литературный конкурс, что ли… Например, кто из нас за два часа напишет лучший рассказ.
— За два часа? — удивился Тренев. — Мне, пожалуй, не хватит и двух месяцев.
— А попытка не пытка! — воскликнул Днипровский. — Почему не попробовать?
Идея увлекла и меня, однако я никогда не писал прозы и поэтому предложил лучше на конкурс написать стихи. Но так как прозаики составляли подавляющее большинство, остановились на рассказе, предоставив мне как поэту роль судьи и распорядителя конкурса. Я мог рассказа не писать, но должен был на свой вкус решить, о чем писать прозаикам.
Тренев извинился и ушел к себе. Мы поняли это как отказ от участия в конкурсе. Но через минуту он вернулся, держа в руках стопку бумаги. Это утешило всех, так как значило, что и он готов посостязаться. Оставалось придумать тему, стало быть, остановка была за мной. Накануне я купил вышедший тогда двухтомник Александра Жарова, на роскошной обложке которого был изображен автор, читающий свои произведения в большой аудитории. Было решено, что я ткну карандашом в первую попавшуюся фразу на первой попавшейся странице одного из томов и эта случайная фраза и будет темой будущего конкурса. Я проделал эту операцию, не требующую особых раздумий, и острие моего карандаша отметило строчку «лазоревые глаза».
Нам повезло. Все же лазоревые глаза могли заставить воображение поработать, а может быть, и натолкнуть на какие-то мысли, способные создать забавный сюжет.
Через минуту я «дал старт» литературной эстафете, и все разбрелись по углам моего люкса. Свободным оказался только я, так как моя миссия должна была начаться позже. Я уходил и возвращался. Вскоре я заметил, что по бумаге бегает лишь перо Иосифа Горелика, что же касается остальных, то Тренев все больше думает, изредка записывая одинокие фразы, а Днипровский листает двухтомник Жарова и чинит карандаш…
Минут за пятнадцать до истечения срока Горелик с торжествующим видом поднялся из-за стола. Я попытался остановить его, так как остальные еще работали. Но, изумленный быстротой Горелика, Тренев отложил перо.
— Перед смертью не надышишься, — вздохнул он, обращаясь к Днипровскому. — Насколько я понимаю, нас с вами остаток времени не спасет. Поглядим лучше, что изготовил Иосиф.
Днипровский также согласился признать себя побежденным. Горелик начал читать свой рассказ. Помнится, дело происходило на границе. Девушка с лазоревыми глазами играла патриотическую роль. Все было довольно умело закручено и бойко написано. Приключение разворачивалось стремительно и, кажется, небезынтересно.
Тренева рассказ Горелика просто поразил. Конечно, не столько своей глубиной и яркостью образов, сколько журналистской хваткой молодого ума, способного решать поставленную задачу немедленно. Сам он, как и Днипровский, успел написать полторы страницы и, собственно говоря, только начать повествование. Мы наперебой стали просить Константина Андреевича прочесть написанное, но он отказался наотрез. Я попросил подарить мне все три рукописи, как незаинтересованному и справедливому судье этого матча. Все согласились. С тем, однако, чтобы рукописей не показывать никому.
Когда все разошлись, я развернул листки, написанные Треневым, и прочел то, что он успел сделать за это время. Не знаю, продумал ли он весь план своего рассказа, — на этих страницах был описан лишь один портрет девушки с лазоревыми глазами. Мне показалось, что изображен кто-то живой, черты были как бы срисованы с натуры. Помню, это была казачка, обрисованная так детально, черты ее лица оказались такими характерными и точными, что мне и сейчас чудится совершенно живой облик девушки из небольшой придонской станицы.