— Каждый сам себе командир. А главковерх у нас Поповский.
Коммунисты, помня наказ товарища Козина, настаивали на эвакуации. Даже упорные слухи о зверствах белочехов в Самаре и Уфе не обеспокоили Поповского и его приспешников.
«Но куда же, куда же мы едем? Три дня кружимся вокруг. Вот опять свернули налево. Зачем? Ясно, опять в село Ахметовну. А все потому, что ведет нас «главковерх» Поповский…» Румаш лениво покачивается в седле. Не узнали б теперь его чулзирминские и сухореченские друзья. В плечах раздался. Лицо задубело, губы потрескались, над верхней губой темнеет пушок. Добела выгоревшая гимнастерка, потрепанная фуражка с пятиконечной звездой… А оружия хватило бы на четверых: слева шашка, справа наган, за спиной карабин, у пояса граната. Нет, ничего в нем не осталось от бывшего приказчика-щеголя.
Румашу надоело плестись шагом, хлестнул коня. Поскакал галопом вдоль растянувшейся тележной армии Поповского.
И-ex, вот так на скаку сверкнуть бы шашкой да рубить, рубить головы врагам революции! Впереди коляска. Взмахни, Румаш, клинком, рази врага! Но нет, на ней не враг. Конь Румаша, снова перешел на шаг.
В Ахметовке состоялось заседание бродячего Совнаркома. Поповский разливался: позор, мол, бросить город на произвол анархии, а чехи и не знают о каком-то Стерлибаше, да и вообще они друзья русской революции, а стало быть, и Советской власти. И большинством эсеровских и «нейтральных» голосов было решено вернуться в оставленный три дня назад город.
С единственного грузовика сбежал шофер. Поповский вспомнил о бывшем совнаркомовском шофере Тайманове. Румаш, выехавший из города верхом, вернулся туда на автомобиле с совнаркомовским скарбом. Разгрузившись, где было указано, Румаш не без умысла отогнал машину в небольшую улочку близ здания Совнаркома: в случае опасности можно укатить через пустырь к мосту!..
К ночи посвежело. Румаш убрал оружие под сиденье, поудобней устроился в кабине, оставив дверцу приоткрытой, и моментально уснул. А проснувшись на рассвете, ни часовых, ни патрулей не обнаружил. Неорганизованная «армия» Поповского распалась.
Распахнулась калитка дома напротив — в нее протиснулась широкобокая корова. За ней с хворостинкой в руке семенила старушка башкирка. Корова задержалась у грузовика, засопела. Старушка подняла было прут и вдруг, внезапно помолодев, юркнула обратно во двор. Перепугали бабку три всадника, которые мчались прямо на нее с обнаженными шашками.
«Вот они, беляки», — сообразил Румаш. Один что-то повелительно кричал, размахивая саблей, другой, злобно матерясь не по-русски, старался хлестнуть Румаша плеткой: видно, требуют завести автомобиль. Румаш, вспомнив, что на нем не было ни ремня, ни фуражки с красноармейской звездой, зевнул, почесался и, приговаривая «хазыр, хазыр»[28], бросился к мотору, потом обратно к кабине, забормотал по-башкирски. Над ним снова взвилась плетка. Но конь беляка дернулся под седоком, и и удар пришелся по спине бабкиной коровы.
Корова вздрогнула и, повернувшись, загородила Румаша от всадников. Двое поскакали назад. У грузовика остался самый злой.
Румаш приподнял сиденье. Белый, рассвирепевший от бестолковости коровы, саданул ее шашкой по шее. Одновременно с ревом животного прозвучал выстрел. Офицер упал с копя. Два всадника круто повернули к грузовику. Румаш, перехватив наган левой рукой, в правую взял гранату и метнул ее навстречу врагам. Перепрыгнув через окровавленную тушу, Румаш скользнул в приоткрытую калитку. На взрыв гранаты эхом отозвался другой, более мощный — у здания Совнаркома…
Забежав в сарай, Румаш в отчаянии заскрежетал зубами:
— Ну, попадись ты мне, сволочь Поповский! Сколько коммунистов погибнет из-за тебя, подлый предатель. Ах, почему я вчера не отрубил тебе голову, когда чесалась рука!