– Может, они какие чокнутые сектанты, – предположил Резчик.
Расчищенная поляна была в милю шириной и в несколько миль длиной. Дорога начиналась с северного края и шла по открытой местности вдоль небольшой речки. Реку в трех местах перегораживали дамбы, образуя одну большую и две маленькие запруды. На большой по обоим берегам стояли водяные мельницы – одна явно для муки, а вторая – неизвестно для чего. Как и говорил Одноглазый, наш путь преграждал сторожевой пост.
Ильмо кивнул в сторону деревьев:
– Там, в лесу. Отвалы пустой породы.
Ему виднее. Кажется, наш сержант сбежал с каких-то шахт, когда ему было тринадцать. Хотя, мы все лжем, говоря о своем прошлом.
Одноглазый был прав насчет людей. Их что-то беспокоило.
– Давайте-ка не будем афишировать своё присутствие, – сказал Ильмо.
Мы стали караулить по очереди.
Было полнолуние. Я стоял на часах. Резчик должен было сменить меня. В неверном свете луны я был готов шарахнуться от собственной тени и ойкнул, как девчонка, когда появился Резчик.
– Проклятье! Обязательно было так подкрадываться?
– Да.
Ну конечно.
– На закате местные отправили на сторожевой пост четверых подростков. Я подслушал и узнал две вещи. Мальчишки вообще по сторонам не смотрят и говорят на языке, из которого я ни слова не понимаю.
Я прошептал:
– Ну если только детки не решат выйти погулять, нам... Черт!
Взятый приближался. Я упал ничком, прикусил губу, пытаясь перебороть ужас. Воплощение всей этой боли и ненависти пронеслось в пятидесяти футах прямо над нами, в свете луны.
– Странно, – выдохнул я, когда оно скрылось из вида. – Я не заметил ковра, только много развевающихся тряпок.
Возможно, они были алого цвета. В лунном свете сложно различить цвета.
– Он был без ковра, – согласился Резчик. Взятые обычно летают на коврах.
Ленты ткани захлопали в восходящих потоках воздуха, как черные языки взметнувшегося пламени, когда в свете луны нечто приземлилось на крышу крепости.
Мальчишки на сторожевом посту завизжали.
– Кажется, они знают что-то, что им совсем не нравится, – прошептал я.
Из долины донеслись крики.
– Подозрительно все это.
Ночь изрыгнула дрожащего Одноглазого. Он ничего не сказал. Впрочем, слова были не нужны. Внизу происходило что-то пакостное.
Башня издала такой звук, как будто великан смачно и со вкусом пёрднул, а потом ощетинилась лиловыми и фиолетовыми молниями. Часть представления мы пропустили, темно-синий цвет молний почти сливался с окружающей темнотой.
– Что-то ужасное происходит! – невольно вырвалось у меня.
Резчик усмехнулся.
– Кто-нибудь, зачаруйте его, чтобы он замолк.
Одноглазый прикрыл мне рот ладонью.
– Сука, бля, заткнись!
Я закивал. Теперь у меня был стимул. Благополучие моей собственной задницы вполне могло зависеть от того, насколько долго мы будем сидеть тихо.
По крышам домов танцевали лиловые молнии, окружая крепостную насыпь. Кто-то с чем-то делал что-то странное. Последовала вспышка и рев, который оглушил нас так, что мы перестали слышать треп друг друга.
– Какого черта здесь творится?
К нам присоединился Ильмо. Резчик знаками рассказал ему то немногое, что мы знали. Ильмо хмыкнул. Он приготовился ждать. Мы все приготовились. Слух вернулся. Мальчишки на сторожевом посту вопили. Ночь смердела яростью и отчаянием Взятого.
– Долина похожа на разворошенный муравейник, – пояснил Зеб. Света как раз стало достаточно, чтобы это разглядеть.
Мальчишки со сторожевого поста тащились по домам.
Взятой и след простыл.
Ильмо выглядел помятым. Поспать ему толком не удалось.
– Проклятье! Там около тысячи человек. Может, даже две. И половина из них бабы. Это чревато неприятностями.
Мало кому из наших не особо благовоспитанных братьев удавалось потрахаться в последнее время. Хотя Ильмо не спал с мужчинами, он был абсолютно убежден, что женщины коварны по натуре своей. Он знал, что за всеми бедами мира стоят злокозненные бабы, распускающие сплетни.
Я иногда напоминаю ему, что его мать тоже скорее всего была женщиной. Ильмо отвечает, что это только подтверждает его точку зрения.
– Что это? – спросил Зеб. –Что там за хрень такая?
На крепостной башне экзотическим цветком восседала Взятая.
Я был прав насчет алого цвета, но оттенок оказался более глубокий, ближе к багряному. Как только алые лепестки улеглись, я не смог ее различить среди других силуэтов на крепостной стене.
До всего этого цирка с молниями мерещившиеся мне крики оставались где-то на краю сознания. Теперь же они зазвучали так громко, что голова грозила лопнуть.