– Эй, ты что натворил, придурок? Ты сломал ему нос!
Сильнее сжав кулак я наблюдал, как трескается на костяшках застывшая кровь.
– Говорил же, что люблю мараться, – прошептал я и повторил удар.
Нехило испугавшись, девчонка с криком поскакала на другую сторону дороги, что показалось мне весьма правильным решением, а вот у друга избитого совести оказалось чуть больше.
– Пусти его, парень, – покаянно заговорил он. – Ему в больничку надо.
Я округлил глаза и посмотрел на разбитый пятак.
– А что болит? Носик?
Бедолага содрогнулся и сглотнул сгусток крови, но так и не смог ответить.
– Прости нас, парень, и отпусти, – перед моим лицом возникла пятитысячная купюра. Оранжевая и шуршащая. Такой я в руках никогда не держал.
Долбанные мажоры, знают чем подкупить!
Сжав деньги окровавленной рукой, я направился навестить Геру. Он будет удивлен видеть меня снова. А я буду бесконечно рад.
– Псих! – убегая, кинули трусишки, но меня это уже не волновало.
На секунду я представил их на плакате «Ничтожная жизнь», и вышло потрясно.
Мне хорошо. Меня практически ничего не бесит.
Открыв входную дверь, я почувствовал сбивающий с ног аромат. Воняло водкой и папиросами. По всей видимости, отец получил пенсию и с честью это отметил.
За многие годы я усвоил одну жестокую истину. Чтобы быть сыном алкоголика и наркоманки достаточно всего лишь родиться. Уйма вещей делает человека уязвимым: деньги, особенно легкие, водка, наркотики, но не всегда это дети.
Стать таким, каким я стал, было бы ничтожно мало шансов, если бы меня заставляли делать уроки и не позволяли шататься по улицам с утра до ночи. Мой мозг не был бы таким извращенным, если бы мне давали читать книги или покупали развивающие игры. Я бы мог стать космонавтом, мог стать поваром или знаменитым хирургом, но я тот, кем стал. Бесполезным и озлобленным.
– Витька, дуй сюда, сволочь, – прокряхтел отец из кухни. – Признавайся, это ты мои деньги спер, засранец.
Скидываю кроссовки и бросаю портфель на пол. Полегчало. Неохотно волочусь на кухню и наблюдаю уже въевшеюся в память картину: отец, подпирающий голову татуированным кулаком, и пустая бутылка водки, подпирающая его шаткую жизнь.
– Гони сюда мои деньги, тварь! – рычит алкаш, смотря в одну точку.
Во мне не вспыхивает ни одной эмоции. Сейчас я скуп на злость.
– Денежки? – повторяю я, расстегнув молнию мастерки.
– Да! Денежки! – рявкает он. – Сюда их! На стол! Быстро!
– Хорошо, хорошо.
Медленно прорабатываю шею и подхожу к скрючившейся фигуре. Смотрю. Думаю. Вздыхаю. Хватаюсь за бутылку и замахиваюсь.
Отец тут же валиться на пол и утыкается лбом в мои ноги.
– Не надо, сынок! Прошу! Черт попутал!
Я равнодушно пожимаю плечами.
– Ну если ты просишь…
Возвращаю бутылку на стол, отпихиваю ничтожество и направляюсь в свою комнату. Закрываюсь. Включаю магнитофон и падаю на кровать. На потолке висит старинный плакат группы Queen [1], молодой Freddie Mercury [2] улыбается мне, а я улыбаюсь ему. Я так редко улыбаюсь, поэтому скулы немного побаливают.
Льется смерть в открытый рот… Кто тебе сказал, что здесь никто не умрет? И если я скажу, то я совру.
Парам-пам-паба-уууу... [3]
Я принял необходимое успокоение, мне стало хорошо, а все другое отошло на второй план. Да какой там на второй? Вообще перестало существовать. Я пялился на плакат и уже не видел там образы рок-исполнителей. На картинке и в моем просветленном мозгу порхали белоснежные мотыльки, тепло разливалось по венам, а нежный голос мамы шептал на ухо, что все замечательно.
«А ведь действительно, – радостно думал я. – Да, у меня есть секрет. Сумасшедший секрет. Я сам немного сумасшедший, но кому какая разница? Идите к черту, лицемерные людишки, что так любят укорительно мотать головкой! Вам нужно было спасать меня раньше, перерезать трубы обторканной мамаше еще до роддома, травить меня таблетками, когда я был в утробе, а сейчас уже поздно».
За моей спиной семнадцать лет бессмысленной жизни. Я не гонял футбол на спортплощадке, не переводил бабушек через дорогу, даже кино не смотрел, потому что был заложником двухкомнатного, наполненного всяким отребьем, притона. Я хотел повеситься на бельевой веревке, но лишь вывешивал на нее самостоятельно постиранное белье, так как мать не думала меня переодевать, а заношенная одежда жутко раздражала кожу. В такие моменты я часто задумывался о бомжах, у которых вообще нет возможности взяться за мыло и прекращал жаловаться.