— Сумасшедший Толстый уверял меня в отсутствии гидов по университетам Америки. Он хотел послать свой журнал во все университеты, где есть Slavic Department[80]. Он так уверенно говорил, что справочника не существует, что я почти поверила. Абсурд это, конечно. Как же люди поступают в университеты?! Это так по-русски — возвести все до невероятно важного значения. Таким образом можно потом кичиться, что у тебя этот гид есть. Я ему сделала этот список.
— Что ты хочешь, даже журналисты советские мало информированы. А Толстый не самый последний человек, «Либерасьон», может, читает. Дружил с Люсьеном Блэйном из Докз’а. А как живут все эти жирные, откуда они берут информацию…
— Да они слушают на русском радио «Свобода»' Этот толстый художник, который часто в «Разин» приходил, он мне как-то и сказал, что о тебе слышал по Свободе… С ума сойти можно! Из десятых рук информация.
Писатель подошел к телефону и стал говорить по-русски. Что было редко.
На стене висела фотография Машки Когда она была манекенщицей. Мало похожая на Машку На актрису Голливуда ЗО-х годов. Еще висел большой плакат с револьвером и картинка танка, советского Т-34. Машка называла писателя «бумажным солдатиком». Ему, наверное, было обидно, что его папа не стал крупным военачальником, генералом каким-нибудь. Впрочем, если бы отец его стал генералом, сын бы не был таким вот, как писатель, — защищающим советскую армию. Сын бы презирал генерала и закладывал бы его, как делали почти все их сыновья в перестроечной России. Отец никогда не писал писем писателю, и тот, видимо, этим мучился. Ему писала мама — невероятным таким почерком прилежной ученицы пятого класса. И у Машки и у писателя был конфликт с родителями. Стой только разницей, что писатель хотел-таки доказать им, что он человек, а Машка… ей доказывать было некому. Мама любила ее любой. Брат… он не оправдал надежд родственников и не стал гениальным кем-то или тем-то. Бабушка Машкина умерла. Тетя и дядя не были все-таки очень близкими… Поэтому она и хотела доказать писателю, он заменил все авторитеты и критерии. Он был высшим мерилом для Маши…
Писателю звонила сестра Врагини. Толстая русская женщина, о которой говорили, что она мать Врагини. Ох, чего только не говорили — «смерти скушно просто ждать / надо ж время коротать».
— Слушай, я прямо сейчас не могу. У меня девушка. О’кей? — закончил разговор писатель.
Машка промолчала, но уже, уже в ней злость подступала. Он сказал, что у него не Машка, а девушка — какая-то другая, значит, решит сестра Врагини…
— Что ты уже насупилась, когти наготове?
— Зачем ты этой толстой бабе говоришь, что у тебя девушка? Тебе стыдно сказать, что у тебя я?
— Да какая разница?
— Такая, что мне, например, было бы неприятно узнать, что у тебя девушка… Это значит, что, когда я ее встречу, она будет смотреть на меня уже иначе, уже скрывая будто бы от меня, что она знает о твоих девушках…
— Марья, какая ты зануда!
— Это ты — нечувствительный человек. Еще называешь себя нервным животным! Тебе в голову даже такие мысли не приходят. Ты только болтаешь о лояльности, а на деле…
Они возились на матрасе, даже легли под одеяло. Но ничего не могло уже у них получиться. Еще раз позвонила сестра Врагини. У нее там сидел какой-то советский литератор, желающий познакомиться с писателем, и писатель сказал, что сейчас выходит. Было восемь вечера. «Все равно тебе на работу..» Машке надо было позже на работу, она думала уехать прямо от писателя, в десять вечера… А он сам уходил. К врагам Маши. «У всех должны быть родственники… Она мне как родственница», — сказал писатель о толстой сестре Врагини. «Это мы с тобой уже как родственники…» — подумала Маша.
Она ушла, зло хлопнув дверью. Она шла по улице и плакала. Большая девушка с глазами слез, с трясущимися губами. «Он никогда не любил меня. Это я его любила, и люблю, и жду всегда, а он… Пусть это советский литератор окажется жирной жабой, с сальными волосами и жирными мозгами. Жалким и глупым, как они и есть на самом деле!» Она остановилась у первого попавшегося на углу автомата и набрала номер писателя Он еще не успел уйти. Она не дала сказать ему и «алло», закричав всхлипывая: «I hate your guts![81] Желаю, чтоб твоя проклятая книга не продалась! I hate your guts!» Она бросила телефонную трубку и пошла, рыдая, по Британской улице.