Я как будто просыпаюсь и, оглянувшись, бегу к двери, надеясь, что она выходит на лестницу. Да. Я бегу вверх, к rezde-chaussee[122]. Я выбегаю на улицу и не узнаю, где я. Я ужасно хочу писать, и я бегаю по запертому Ленинграду “ кругом ворота, никуда нельзя забежать и пописать в уголке. Я бегу и чувствую, как тонко ползет по ноге, там, где стрелка и уже наверняка дырочка в колготках, струйка, я писаю…»
Певица вскочила с постели и побежала в туалет. Тут же пришел и кот. Сел, красиво обвив хвост вокруг лап, склонив голову набок, как умеют делать коты и собаки. «Ах, Пума. Дурак ты. На Красной площади уже кричат — Урра! /И в Питере знамена ветер рвет! / В Париже, как обычно, — детвора / Мадонну требует, француз — круассан жует!» Был день 7 ноября.
Она шла к нему впервые после знакомства с Марселем. И дома, перед кривым зеркалом, она пыталась будто замаскировать следы этого знакомства.
Не желая того, непроизвольно, с первой же минуты своего прихода, певица начала сравнивать. Писателя с французом. Но даже не столько сравнивать, сколько внимательно следить, наблюдать за жестами писателя. Будто бы впервые.
— Тебя и в пять утра дома нет, — писатель резал помидоры на кухне; они, конечно, собирались есть.
— А у тебя что, другого времени нет меня навестить? Только в пять утра ты свободен? — певица стояла у косяка, глядя на его руки, как он режет, и параллельно на экране ее мозга, памяти, она видела Марселя, тоже что-то режущего, он хорошо готовил, француз — благодаря «Разину» и его клиентам я узнала ночной Париж. Всё, конечно, то же… Девочки-дистрофики, ищущие богатых мужиков, богатые мужики и женщины средних лет, не ищущие, уже в «Алайя»[123]… Но ты-то сам побывал во всех этих злачных местах, тебя приглашали… Ну и меня приглашают. Я тоже теперь знаю. Что делать, раз вместе мы не можем попасть в эти заведения… Что твой синеаст?
Писатель взял приготовленный салат, и они пошли в комнату. Курица — они всегда ели у писателя курицу! — еще не была готова.
— Он пытается достать деньги через Министерство культуры. Я был с ним на приеме. Еще он предложил мне самому играть главную роль.
Певица захохотала. Писатель иногда развлекал ее, пародируя французских комиков — Колюша, Ги Бедоса, но дело не в том, что писатель не был актером. Может, и был. Представить его в роли себя самого, только десять лет назад, певица не могла. «Я уже не тот дурак!» — говорил он про себя сегодняшнего. За смехом певицы, конечно, скрывалась злость — потому что всё опять вертелось вокруг Врагини. Кино потому что по первому роману писателя. А роман о потерянной Врагине. И Машка тут же представила, что еще ведь и на Родине его книга когда-нибудь должна будет выйти, и всё опять будет вертеться вокруг Врагини.
— Ты не должен соглашаться, это глупо.
— Я уже менее «excited»[124]. Все эти киношные дела, оказывается, так долго делаются. И потом, уже столько было планов, уже даже умерли люди, Патрик Дове… Жоэль меня познакомил с Фанни Ардан. Потом позвонил и спросил — ты не против Аджани? Все это так звучит… Но на деле ни хуя пока.
— Ничего, в один прекрасный день ты поедешь в Канны на премьеру. Розы, шампанское, крики «ура» и куча пушистых жоп… Меня, конечно, не возьмешь…
В секунду певица представила сценку в Каннах: лимузин останавливается у знаменитого здания, дверцы открываются и из машины выходишь ты. Писатель! В смокинге. Тебя окружает толпа репортеров, юных девушек-манекенщиц и педерастов! (Писатель хмыкнул.) Вспышки фотоаппаратов. Дверца лимузина остается открытой, и из нее высовывается рука — моя! — шарящая по воздуху, ища, обо что бы опереться. Но ты уже далеко! И я вылезаю сама, в узком платье, со свежевыкрашенными волосами. Ты уже идешь по ковровой дорожке, рассылая воздушные поцелуи фанам, а я бегу за тобой вприпрыжку. Ты даже не оглядываешься на меня!
Но в уме у Машки была уже другая сценка. На месте писателя в ней был Марсель! И тогда — он подавал ей руку из лимузина, он не бежал вперед, она шла, держа его под руку, и вообще! Всё было в честь Машки, из-за Маши, для Маши!
Писатель всегда морщился на приносимое певицей вино. Но всегда пил его! Будучи недоволен тем, что она приносит вино, он никогда не отказывался от распивания вина. И певица думала — зачем же тогда делать недовольную физиономию?!