Подходят П р о н и н а, Н о в и к о в и В и н о г р а д о в а. Мужчины открывают контейнер: стоит проржавевший агрегат.
Вот это да!
Г о л о с а. Самовар!
— А где же цепи? Нету? Трепло и есть!
— Вместо новой техники прислали металлолом!
Смех.
— Волоки его на свалку.
С шумом и гиком тянут в сторону волокушу.
На сцене остались Новиков, Колесов, Виноградова, Пронина.
Н о в и к о в. Значит, никакие предприимчивые снабженцы вас выручить не могут.
П р о н и н а. А институту не стыдно разве? Смотрите, что они делают!
Входит К о л ь ц о в.
Н о в и к о в. Ясно. Завтра жду.
Новиков уходит вместе с Колесовым.
П р о н и н а. Посмотришь на такое безобразие — все из рук валится.
К о л ь ц о в. А на кой черт тебе это председательство? Ну, зачем? Наград полно… Больше, чем у меня.
Виноградова любуется Кольцовым, и он это видит.
Женщинам женственность идет.
В и н о г р а д о в а. А может, Митенька прав? А, Ольга?
П р о н и н а. Не знаю. Может, для тебя и прав. Кто жить не умел, того помирать не выучишь. А что же с селом-то будет?
К о л ь ц о в. Но это не глобальная проблема, ей-богу! Ну, чего вы раздуваете кадило?! Сейчас главное — промышленность! Оборона! А село…
П р о н и н а. А кто кормить всех вас будет? Кто?
К о л ь ц о в. Ты утрируешь, сестра. Поедем лучше к нам. Первое время остановишься у меня.
П р о н и н а. Племянников нянчить?..
К о л ь ц о в. Ну, об этом поговорим, поговорим…
П р о н и н а. Иди, Митя. Ступай.
К о л ь ц о в. Ну и неразумно. Надо когда-то подумать и о старости. Ты свое дело сделала — подняла колхоз, — пора и отдохнуть. (Уходит.)
В и н о г р а д о в а. Митя такой важный человек!
П р о н и н а. А если его недельку не покормить? А? Как тогда?
В и н о г р а д о в а. Ну, полно тебе! Все будет хорошо!
К Прониной и Виноградовой подходит С о л о в ь е в.
С о л о в ь е в. Вы, конечно, можете возражать, но я вам так скажу: на этом старом самоваре хорошо портянки сушить, а не в механизированную линию его монтировать!
П р о н и н а. А ты где был, когда упаковывали контейнер? Где? Ты сейчас же поедешь в институт и привезешь тот пастеризатор, что мы купили. А не привезешь… (Притягивает Соловьева к себе за рукав.)
С о л о в ь е в. Я все усек. Мне говорили, что у вас крепкая ручка, но что такая железная, я догадался только сейчас. (Поспешно уходит.)
В и н о г р а д о в а. Успокойся, Оля. Получим мы наш пастеризатор.
П р о н и н а. Ох, заместитель парторга, дорогая ты моя подруга. Купить-то и внучок купит, а продать и дедушка намается. «Получим»!
Подходят И р и н а и д е в у ш к и - д о я р к и.
И р и н а. Мое дело сторона, а муж мой прав. И чего так убиваться, тетя Оля? Это даже к лучшему. А то поставили бы полную механизацию, сразу же расценки срезали бы, а нам с Егором еще тысчонку — и получаем «Жигули».
П р о н и н а. Эх ты! Все только о своем: о «Жигулях», о тряпках, а за село советское, за бабу простую, у которой руки к сорока годам ломит бесконечно… Эх!..
В и н о г р а д о в а. Ладно! Пошли на вечернюю дойку собираться.
Сцена пустеет. Слева у портала высвечивается памятник павшим односельчанам. Горит Вечный огонь. У ограды в скорбном молчании стоит Ф е д о р. Вместо одной ноги — деревяшка. Пронина подходит к нему.
П р о н и н а. Ты чего не в клубе, Федя?
Ф е д о р. А ты чего? Я пришел в праздник к ребятам нашим. Хотя какие уж они теперь ребята были бы! Да и праха-то их здесь нет. Только фамилии написаны на камне. Вон твой Михаил третьим стоит…
П р о н и н а. Дай мне одной остаться, Федя.
Ф е д о р. Не то горе, что у тебя нынче стряслось с этой техникой, а то, что вас, женщин, не бережем мы, не понимаем вашего волнения за всю державу.
Федор уходит. Пронина входит в ограду. Садится на камень. Звучит песня о войне.
П р о н и н а. Сколько лет прошло, а я все жду, глупая, своего неизведанного женского счастья! Тяжко мне, родненький, без твоей руки, ой как тяжко! Хоть бы во сне привиделся, Мишенька! А то и лицо из памяти ушло…
Тихо входит К о л е с о в. Кладет на камень цветы. Пронина приподнимается.