— Да, мадам, — выдохнул я, с трудом удерживаясь от безрассудства: мне безумно хотелось коснуться этой груди.
— То, что происходит с вами, происходит со многими. Уж я-то знаю. И не воображайте, что ваши горести дают вам какие-то особые права.
Я не смел взглянуть ей в глаза, но смотреть на распирающую платье грудь было еще страшнее.
— Вы, кажется, пишете книги?
— Да, мадам.
— Вот и займитесь своими книгами.
И, протянув руку к моей ручонке, дрожащей возле выреза ее платья, она прикоснулась, просто прикоснулась — я ощутил что-то наподобие укуса пчелы и невольно распрямил пальцы.
— Хорошо, мадам.
Сильная рука герцога распахнула дверь. За ним вошли лорд и леди Эйрли, следом — Бёрдвуды.
— О господи! — сказал герцог.
— Я как раз прощался, — поспешно произнес я.
— Он пишет книги, — сказала Ее Величество.
— Доброй ночи, Ваше Величество. Доброй ночи, Ваше Высочество.
— Чего ж тут доброго? — возмутился герцог. Я растерялся. А он добавил, с ужасной своей улыбкой: — Вы нам мешаете!
Проходя мимо меня, королева сказала с изысканным британским акцентом:
— Не откладывайте, поезжайте на острова.
Я пообещал, что поеду непременно. А себе сказал: хоть это-то обещание сдержи.
— Может, и не вернетесь, — добавила она.
А потом напряжение в комнате вдруг спало, точно на потолке открылся невидимый клапан. Королевская чета бок о бок прошествовала к дверям. Маленькая миссис Бог и ее высокий супруг, принц-консорт, — целая процессия. Со спины они выглядели немного глупо и как-то беззащитно. Облеченные высшей властью и одновременно простые смертные. С ними следует обращаться бережно, а то еще разобьются, точно хрупкие античные вазы. Ее я полюбил, а над ним чувствовал превосходство.
Больше никто ни с кем не прощался. Бёрдвуды поблагодарили меня за то, что приехал.
Я вышел, поискал остановку автобуса, но снова заморосил дождь, и я сдался. Взял такси до Эрлз-корт и Букингемского, то бишь Сандрингемского дворца, где, пока я шел по коридору, из-за каждой двери неслись жалобы. А в моей комнате опять разговаривали стены.
— Разве ты ты понимаешь? Уже поздно. Я не хочу, чтобы ты возвращался, — из комнаты справа.
— Потому что мне от тебя тошно, вот почему, — из комнаты слева.
Лежа в кровати, я услышал знакомый голос:
— Я не хочу, чтобы все так кончалось.
— Заткнись. Убирайся из моей жизни. Посмотрим, как тебе это понравится. Еще пожалеешь.
— Ничего, справлюсь.
За другой стеной женщина говорила по телефону. Этот голос я тоже узнал.
— Ты, подонок, не смей мне больше звонить, никогда!
Она повесила трубку. Послышался приглушенный смех — мужской. Значит, она не одна. Голос ее звучал уверенно, но по остальным признакам — бормотанию и шепотам — я определил, что ей с этом мужиком не очень-то уютно.
Вскоре стены притихли. И в этой тишине была какая-то законченность. Наутро я уехал, прямиком в аэропорт. А в том месте, где королева коснулась моих привычных к перу пальцев, осталось теплое пятнышко. Пощипывало, как от недавнего укуса пчелы. Не больно, даже нежно. А еще казалось, что мои пальцы стали чувствительнее: они обрели память, словно плоть и вправду умеет помнить…
XV Джордж и я
1
Медфордский судостроитель Тэтчер Магун (его более известный отец, тоже Тэтчер, основал фирму) подарил городу свой фамильный особняк на Мэйн-стрит в 1875-м, через два года после того, как в Медфорде был спущен на воду последний корабль. Чудесное старое здание «со всей дорогой бронзовой фурнитурой, мраморными статуями и вазами» (как написал Магун в своем дарственном письме) стало Медфордской публичной библиотекой.
Когда я учился в старших классах, я там и все уроки делал, и писал, и читал. В особняк затащили стеллажи и книжные шкафы, но все помещения сохранились нетронутыми: никаких перепланировок, никаких переделок, даже лепные карнизы остались как были. Все великолепие, включая камины, газовую фурнитуру, статуи, вазы, картины, окна во всю стену, внутренние двери, громадные колонны и портику входа — это все сохранили.
И пол там тоже не трогали со времен Магуна наверняка. Я отлично помню, как звучали доски, словно произносили вдруг какие-то короткие, отчетливые фразы. Проходя от стеллажа к стулу — обычно это было почтенное кресло с высоченной спинкой и огромным ушастым подголовьем, — вы слышали целую речь, полную стонов. Этот скрипучий пол приводил меня в отчаянье, потому что шум моих шагов казался совершенно несоразмерен моему росту и я боялся, что он привлекает внимание ко мне, такому тщедушному и неловкому.