Если бы в тот момент в спальню вошел Гарри, он имел бы полное право пристрелить меня на месте. Но страшнее казалось другое: я подумал, что неподалеку гуляют моя жена и дети и кто-нибудь из мальчиков, быть может, уже спрашивает: «А где папа?»
Попытка освободить руку поначалу ничего не дала; Фейетт вцепилась в нее еще крепче. Во время короткой борьбы я потерял равновесие и, чтобы не растянуться на полу, вынужден был вцепиться в ее бедро.
— Это еще что такое?!
Фейетт свела вместе большие и указательные пальцы. Образовался круг; она приложила его к тому месту, которого коснулась моя рука.
— Вы до меня дотронулись, — произнесла она с некоторым торжеством, словно я попался на ее крючок.
Испуганный, я встал и отошел к окну. Меня трясло, и я понимал, что она это видит.
— Как вы можете что-нибудь написать, если ничего не знаете? — вопросила она.
— Стараюсь по мере сил.
— Да уж наверное. Из кожи вон лезете.
Она сидела, положив ногу на ногу, и вдруг резко шевельнулась. Нарядный саронг соскользнул, трусиков она не носила, и я узрел темного мохнатого тарантула внизу ее живота.
— Прикидываетесь таким наивным…
Между страниц раскрытого журнала лежала нефритовая погребальная маска. Это ее я достал со дна бассейна в день нашего знакомства с Фейетт. Она поднесла украшение ко рту, словно леденец, который ей захотелось погрызть.
— Такой штучке цена пятьдесят тысяч долларов. Американских, конечно.
— Очень красивая вещь.
Она с ухмылкой на меня посмотрела, и тут все стало ясно. Дело было не в ее грубости и не в раздражающе наглой язвительности — по наклону нетвердо держащейся на шее головы, по мутному, полубессмысленному взгляду я понял, что миссис Лазард изрядно выпила.
— Краденая, — сказала Фейетт. — Из храма. — Она привычно покачала кулон. — Тут все воры.
В ее тоне звучало раздражение. Я догадался: за несколько секунд настроение этой женщины, только что кокетливо меня зазывавшей, переменилось и теперь ее одолевает злоба. Случается, что вожделение или страсть моментально приводят к рукоприкладству; так и ее сейчас, по-видимому, подмывало наорать на меня или кинуть что-нибудь мне в лицо.
Отвернувшись, она перегнулась через ручку шезлонга, точно желая утаить от меня какое-то свое действие, резким движением вытащила до половины один из сотни ящичков «травяной» аптечки и — она была вдрызг пьяна, я отчетливо это видел — сунула туда нефритовую маску. Потом быстро задвинула ящичек.
— Мне надо идти, — проговорил я.
— Вы пришли на урок поэзии, — возразила она. — Вам никуда не надо идти.
— Вы сами сказали, что Гарри уехал.
— Но урок-то оплачен. Как вы думаете, за что мы даем вам деньги?
Думать в тот момент я мог только о том, что два года проработал в Сингапурском университете, и никто там не смел разговаривать со мной подобным образом. А если бы кто-нибудь и посмел, я бы наорал на него в ответ. Но здесь я такого себе позволить не мог — здесь, где моя жена и дети веселятся в саду той самой женщины, которая сейчас меня оскорбляет…
— Хотите смошенничать? Надеетесь нас одурачить?
Я был в такой ярости, что молчал, боясь сказать лишнее. Только свирепо глядел на нее и прикидывал, как поскорее отсюда смыться.
— Беда Гарри в том, что он все время старается превзойти самого себя. Думает таким путем возместить недостаток образования. Я ему говорю: «Что ты мучаешь себя понапрасну?» Идиотская это была затея, ваши уроки поэзии. Но он меня не послушался. Люди вроде вас всегда используют его в своих интересах.
Я пытался протестовать, но, признаться, довольно вяло и бестолково; мне стало тошно от мысли, что эта пьяная женщина сказала правду. А еще я никак не мог забыть, как она помахала в воздухе резным нефритовым кулоном (который я когда-то достал ей со дна ее же бассейна) и заявила: «Краденая».
— Я действительно даю ему уроки поэзии. Ему они нравятся. Он чему-то учится.
— Бред собачий. — Она махнула рукой. — Он дерьмовый поэт и всегда будет дерьмовым поэтом.
— Гарри печатает свои стихи в журналах.
— В одном журнале. Он дал редактору субсидию. Тот разорился бы, если б не Гарри.
— На мой взгляд, его стихи не так уж и плохи.
— Вы не смеете свысока относиться к моему мужу!
— Я не к нему отношусь свысока, а к вам.
— Вы дотронулись до меня. Если Гарри узнает, он вас кастрирует.
Меня трясло от негодования, но что я мог сделать? Она слишком нализалась, чтобы прислушаться к моим словам. И сама себя распаляла.