Венеция — это город — убежище. Его основало иллирийское племя венетов, спасаясь от нашествия гуннов во времена Великого переселения народов. Но самая великая загадка его в том, что венеты создали не просто город — убежище, неприступную крепость, но город — шедевр, город — произведение искусства. Может быть, этой загадкой венецианской души и можно объяснить то, что ни один дворец не осквернен мраморной доской с золочеными буквами, какие сплошь и рядом встречаю в Москве и в Питере: «В этом здании вождь итальянского пролетариата выступал на собрании венецианской ячейки ВКП(б)».
Забегая немного вперед, скажу, что спустя день, гуляя по Венеции, я наткнулся на одно объявление. Оказывается, общество итало-кубинской дружбы организовывало некий вечер в поддержку Фиделя Кастро и «завоеваний кубинской революции»! Тьфу!
Наконец вапоретто приблизился к пристани, причалил, и пассажиры стали выбираться на набережную. Волнуясь до безумия, до темноты в глазах, до бешеных сердцебиений, я ступил на землю и, чуть не шатаясь, направился на площадь, вымощенную порфировыми и мраморными плитами.
В таком состоянии я с трудом воспринимал все великолепие этой площади, в центре которой высилась знаменитая колокольня, отбрасывая длинную тень на собор, построенный еще в девятом веке для хранения мощей одного из четырех евангелистов — святого Марка, — которые венецианцы перевезли из Александрии.
Между тем время уже приближалось к четырем, так что пора было отправляться на место встречи, между двумя колоннами на одной из которых стоял святой Федор на крокодиле, на другой — символ Венеции — крылатый лев.
Я уже несколько устал и поэтому с радостью присел за свободный столик летнего кафе, расположенного прямо на площади. На небольших сценах разместились оркестры, игравшие джазовые мелодии и вальсы Штрауса. Ко мне тут же подошел шикарный официант в черных брюках, галстуке-бабочке и белом кителе с красными погонами, которому я заказал банку пива. Только теперь я начал присматриваться не к зданиям, а к людям — площадь была буквально запружена туристами. Они держались свободно, уверенно, раскованно, смеялись, фотографировались, громко разговаривали… а я чувствовал себя зажатым, подавленным, растерянным.
Почему так случилось, что половину жизни я прожил словно в каком-то грязном сарае? Почему мне так не повезло родиться в своей несчастной стране? Ведь только случайно я попал в другой мир, обитатели которого обладают всей этой красотой всего лишь по праву рождения. Они не лучше и не хуже нас, но живут спокойно и свободно, не зная, что где-то есть и иная, омерзительно-бестолковая жизнь.
Они приветливы и доброжелательны, а я зол и агрессивен. В их странах все улыбаются, а в моей — грязь и свинство, безумные и беззубые старики и старухи с красными флагами и портретами Сталина; тупые, обрюзгшие правители и хамоватые демагоги, научившие голодных и злых ребят вскидывать руку вверх и вытягиваться в струнку. Бесконечные заказные убийства и аферы, связанные с разворовыванием самой богатой, но самой идиотской страны. Огонь, кровь, стрельба и бессилие властей…
Я пил пиво и плакал, плакал, закрывая глаза ладонью и стараясь сдержать рыдания. Почему все так несправедливо, почему?.. Слезы были горькие, тяжелые и лились непрерывным потоком. Так отчаянно я плакал дважды в своей жизни: в девятнадцать лет, когда моя первая любовь внезапно вышла замуж, и вот теперь. Я тогда напился в арбатском ресторане «Лабиринт», спустился в метро, сел на станции «Площадь революции» рядом с бронзовым матросом и горько разрыдался. Но тогда это было сожаление о потерянной любви, сожаление юношеское и наивное — сколько у меня потом было увлечений, к которым я уже относился намного спокойнее. Найти другую любовь можно, но как найти другую жизнь и другую молодость, чтобы прожить ее без портвейна, ментов, Политбюро, а среди всего этого великолепия?
— Perche Lei piange?
Что за черт? Я вздрогнул и поднял голову. Перед моим столиком стояла невысокая, стройная девушка чуть старше двадцати лет, очень хорошенькая, затянутая в голубые джинсы, с длинными, распущенными волосами. Ее карие глаза смотрели на меня с откровенным сочувствием. Но что она спрашивает? Ах, ну да!
Я вытер слезы, улыбнулся и выдал пусть и не самый понятный, но зато самый убедительный ответ:
— Потому что я из России.