— Нет, — вяло ответил я, немного окосевший от подробного жизнеописания Пушка Владимирского.
— Она попросила отдать ей Муркиса, потому что он как две капли воды похож на ее Пушка, и она, когда увидела его, даже задрожала. Когда она говорила, у нее были слезы на глазах.
— Ну и что ты ей ответила?
— Я сказала, что посоветуюсь с тобой. Вообще, она так переживает… Я подумала, может быть, там, под Лугой, Муркису будет лучше жить на воздухе и на телятине, чем в нашей мрачной квартире с видом на помойку… Но, с другой стороны, так неохота его отдавать… Мурик! Ты мой маленький! Ты мой хороший! Ты мой красавчик! А ты знаешь, что она мне предложила?
— Не знаю.
— Они богатые люди, муж директор фирмы, это их «Мерседес» стоит у нас во дворе, в общем, она сказала, что она за Муркиса отдаст хоть сейчас пятьсот долларов!
До сих пор я слушал всю эту дребедень рассеянно, отстраненно фиксируя происходящую в Ленинской душе борьбу человеколюбия с котолюбием. Зная Лену очень хорошо, я решил действовать осторожно и окружать ее издалека, чтобы не спугнуть рыбку.
— Я помню мать Ларисы. Славная такая старушка. Что-то ее давно не видно.
— Она умерла уже года два тому назад.
— Говорят, она была певица?
— Отличная! У нее было прекрасное меццо-сопрано.
— А отец Ларисы жив?
— Ну что ты! Он умер давно, еще до смерти матери.
— Значит, она сирота? — начал я сужать круги.
— Конечно! Круглая! И поэтому она была так привязана к этому коту!
Рыбка сама стремительно приближалась к крючку. Теперь нужно было подвести ее поближе.
— Ты говоришь, что она была очень расстроена?
— Это не то слово! Она рыдала у меня на плече!
— Рыдала? Это ужасно!
— Да, рыдала. Она сверхэмоциональна и вообще истеричка.
— Да, — с тяжелым вздохом сказал я, — дела… Что же делать?
— Не знаю. Конечно, Муркиса жалко, но, наверно, придется отдать…
Рыбка клевала. Пора была подсекать.
— Ты говоришь, она уже месяц на седуксене?
— Да. И каждую ночь плачет.
— Ну что же, — сказал я со вторым тяжелым вздохом. — Круглая сирота, истеричка, сидит на седуксене… Ничего не поделаешь, надо отдавать.
— Надо отдавать, — как эхо, отозвалась Лена.
— Утешить сироту…
— Утешить, — сказала Лена, и глаза ее увлажнились.
— За пятьсот долларов! — рванул я удочку!
Лена тупо посмотрела на меня, как бы сквозь стекло, потом гордо выпрямилась и изрекла:
— Друзей не продают!
Потом подумала и добавила:
— А ты знаешь, что она мне предложила напоследок?
— Не знаю, — ответил я, как-то сразу утратив интерес к вопросу.
— Она сказала: «Пока вы с Левой будете решать, зовите его с сегодняшнего дня Пушком. Пускай привыкает».
— Ну вот еще! — возмутился я. — Никаких Пушков! Ишь, чего захотела! Муркис останется Муркисом. Это принципиально! А уж если хочет Пушка, тогда еще плюс сто долларов! И ни цента меньше!
Лена грустно на меня посмотрела, схватила Муркиса в объятия, трижды поцеловала между ушами и унесла в другую комнату.
Как мы с Леной на выставку Сморгона ходили
Пришли мы в музей-квартиру Пушкина, надели мягкие тапочки в вестибюле и подошли к кассе. Предъявили свои удостоверения. Строгая девушка — бледная курица — подняла глаза и сухо объяснила:
— У нас индивидуального прохода нет. Только с организованными экскурсиями. Придется вам купить билеты.
— Нам не к Пушкину. Нам к Сморгону.
— К Сморгону? — удивилась девушка и похорошела лицом. — Тогда пожалуйста! О чем речь! Проходите! Это пожалуйста! Это бесплатно!
В зале нас встретила охранная старушка и потребовала билеты.
— Мы к Сморгону.
— К Сморгону? Ага! — как-то злорадно сказала старушка, вроде бы уличив нас в чем-то неприличном.
— К Сморгону. Значит, к Пушкину не пойдете, — уточнила она.
— Не пойдем.
— Тогда только четыре зала. А дальше вам нельзя.
— Мы поняли.
— Потому что дальше — пушкинские залы, — подытожила старушка, — а у вас билетов нет.
— Нет, — сознались мы. — Но нам к Пушкину не надо. Мы и не пойдем.
— Потому что у вас билетов нет! — припечатала старушка, утвердив себя окончательно.
Начали мы смотреть. Живопись удивила. В скульптуре Сморгон резкий, дерзкий, декларативный, грубый, а в живописи — приглушенный, туманный, поет полушепотом и в задушевность тянет, цветом играет сдержанно, как бы боится крикнуть… «Горицкий монастырь» — красиво, «Горицы» — хорошо, остальные — по-разному.