Скоро нас освободила наша армия, и мы с красными ленточками на шапках вернулись в Симферополь. Когда пришли домой, оказалось, что из нашей квартиры вынесено абсолютно все, все вещи и мебель. Остались только стены, пол и потолок. Соседи сказали, что все унесли немцы. Думаю, что в 1944-м году немцам было не до наших вещей.
Я предложила маме пойти в дом, где жила с родителями, может быть, там что-то осталось. Она долго не соглашалась, говорила, что люди скажут, что она меня спасала за вещи, но потом, после ночевки на голом полу согласилась.
В нашей квартире, как оказалось, жил татарин, полицейский. Все вещи были на местах. Татарин сказал, что он ничего не трогал, так как знал, что я жива, и берег для меня. Так или не так, не знаю, но мама наняла линейку, и мы первым почему-то погрузили на нее большой резной шкаф, чтобы завтра приехать и забрать все остальное.
Когда мы на другой день приехали, на дверях квартиры висела печать. В эту ночь депортировали всех татар. На все сборы им было дано двадцать минут. Немцы давали по двадцать четыре часа. За двадцать минут они не успевали взять ни одежды, ни еды. Когда поезда приходили в Казахстан, то товарные вагоны были полны трупов.
Потом начали брать армян. Данов не ночевал дома, чтобы не компрометировать Екатерину Трофимовну. Он прятался у родных, там его и взяли. Дальнейшая его судьба мне неизвестна.
Мама осталась одна с двумя детьми. Я пошла в седьмой класс и окончила школу с золотой медалью. Уехала в Ленинград. Хотела поступить в Университет на журналистику. Не взяли как жителя оккупированных областей. На филфак взяли. Потом вышла замуж и уехала с мужем на север.
Последние годы Екатерина Трофимовна жила летом у себя в домике в Крыму, а зимой у нас в Ленинграде. Сын Вовка стал алкоголиком. Она жила тяжело. Год назад я обнаружила в Симферопольском архиве документы, удостоверяющие ее участие в подпольной борьбе с немцами и участие в партизанском движении. Ей дали хорошую пенсию, льготы и уголь для отопления домика. Через два месяца она умерла в возрасте 86 лет.
Я добилась, чтобы в Израиле посадили ее дерево в аллее праведников в Яд-Вашеме.
Местный философ
Ну, как вам наша природа-то Переславльская, нравится? Да нет, не то, нынче не то…
Вот вы в плаще, а прошлые годы в эту пору из озера народ не вылезал. Или, скажем, зима. В декабре снега, снега были, снега, мороз крепкий. А нынче двадцать пятого декабря не то дождик, не то снег, не то иней, не то смех…
А кто виноват? А ученые все это. Много на себя берут, я вам скажу. Море Рыбинское сделали, Московское море. Архангельские леса свели. Зачем? Да туда кулаков, попов ссыльных погнали. Им какую работу дали? Лес валить. А природа этого не любит. Нет, не любит.
Хозяина у нас нет, хозяина. Ведь вот этот басурман восемь лет царствовал, всю скотину свел начисто… Я, конечно, вас не знаю, может, вы меня за эти слова заберете. Не заберете? Так я ведь верно говорю, пятьдесят восемь лет на свете прожил.
Раньше-то жили по-простому. Я одиннадцатый в семье был, последыш. С блюдов глиняных больших ели. Деревянными ложками. Что не так, отец ложкой в лоб — хрясь! — наука. Зато и жили как — семьей! А теперь что? Один, двое. «Тебе супчику налить? — Не хочу! — Колбаски положить? — Не хочу!» Тьфу! И здоровья нет…
Ведь вот Ленин что говорил? «Без народа не решай!» А тут что? Корову держишь, а косить нельзя — не твое. Так коси сам! — «А мне не надо!» Ну, чисто собака на сене, и все тут! Кур не держи. Почему? — «Хлебом кормить будешь». Вот куда хлеб-то переводится — на моих восемь куриц да на петуха. А когда эшелоны идут черт-те куда, то ничего.
Хозяина нету, хозяина. Ведь вот Лев Толстой, он с крестьянами дружил. Вы думаете, у нас в России дураков мало? У-уу! Вот ежели сейчас двести лет дураков не рожать, так их еще на пятьсот останется! Верно я говорю?
Вот вы думаете, что за шарлатан такой, а я музыкальный работник. У меня сын окончил по классу баяна, теперь в Волгограде. А дочка-то институт окончила.
А вы что, рисуете, да? Тоже, значит, художествами увлекаетесь? А зайдемте ко мне в дом — я вам сыграю. Вы заходите, не стесняйтесь, вот садитесь.
Это пианино у меня — сам срубил. Корпус березовый, доски два года сушил, а уж нутро-то было. Вот только настроить надо. А это баян у меня старинный. Ведь я все по слуху, нот-то почти не знаю. А у сына моего слуха нет, хоть ноты и знает.
Вот послушайте — «Дунайские волны»… Ведь их как учат? Правая рука одним пальцем.
Я говорю: «Коля! А чего ты всей рукой не берешь? Маслом каши не испортишь!» — «Нет, батя, надо по нотам!» А по нотам — сухота одна — вот, послушайте… Вот… Ну, это хорошо по-вашему? А я вот без нот как… Ведь я же из мелодии не выхожу, если надо в терцию или там в октаву…