Когда все закончилось, и мы шли к обеду, держась за руки с Барбарой, я понял, что наконец-то чувствую истинный покой. Я чувствовал себя полезным. Я нашел свое место. Я больше не стыжусь.
Теперь я нахожусь в конце своего пути. Более сорока лет назад я начал задаваться вопросом, что со мной не так. В 2000 году я начал задавать вопрос, что произошло со мной. Теперь я закончил.
Центром всего моего непонимания и вопросительной деятельности было “Почему я?” Долгое время я боялся, что я сделал что-то ужасное, что я заслужил то, что со мной произошло.
Архивы Фримена и исследования для этой книги показали мне, что это было неправильно. Мой отец рассказал мне, что это было неправильно. Я теперь знаю, что моя мачеха рассказывала Фримену ложь. Фримен, больше заинтересованный в проведении лоботомии, чем в лечении пациента, поверил ей.
Когда все закончилось, я знал, что произошло, и я знал, как это произошло.
Но я все еще не знал, почему. Почему Лу так меня ненавидела? Почему она и Фримен настаивали на проведении лоботомии у меня? Почему мой отец согласился на это?
Мое детство было сумасшедшим. Я чувствую, что вырос в дурдоме. У меня была сумасшедшая, страшная мачеха, и по какой-то причине я получал от нее больше всего. Меня не запирали в шкафу, но я был систематически подвергался пыткам, по крайней мере, умственным. Было так, как будто я был заперт в какой-то пьесе. Моя роль была всегда быть в неприятностях. Я был плохим парнем, которого всегда отправляли в его комнату.
Лу была безумной. Она была полна гнева и ненависти. Но она не ненавидела своего сына Джорджа, и она не ненавидела моего брата Брайана тоже. Так что это не была только “мачехинская проблема”. Почти невозможно было не поверить, что со мной что-то фундаментально не так.
Я был сумасшедшим? Я никогда не чувствовал себя сумасшедшим. Но должно было быть что-то не так со мной. Иначе то, что они сделали, не имело бы смысла. Это не была тайная операция. Доктор Фримен заполнял формы. Он писал слова “трансорбитальная лоботомия” на листках госпитальной регистрации. Он работал с радиологами и медсестрами. Ему помогали в операционной. Он имел подписи на бумагах о разрешении от моего отца.
Много раз я задавался вопросом: где были власти? Фримен не был лицензированным психиатром. Как он мог определить на основе пары коротких визитов ко мне в офисе, что я был шизофреником с четырехлетнего возраста? И почему кто-то должен был принять его диагноз без того, чтобы настаивать на том, чтобы меня обследовал человек с соответствующей подготовкой? Не было ли медицинского стандарта для проведения лоботомии, особенно у ребенка? Это все, что нужно было — один доктор, говорящий, что это необходимо, и он будет тем, кто это сделает?
Скорбно то, что власти были там. Моя семья была на связи с множеством врачей. Меня видели или Лу советовалась с сотрудниками Семейных услуг округа Санта-Клара, экспертами по детскому психическому здоровью из Лэнгли Портер, и офицерами государственного департамента по здравоохранению в Напа-Стейт-Хоспитале. Некоторые из них знали, что у меня будет лоботомия. Все они знали, что Фримен проводит лоботомии у детей. Иногда они выражали протест после того, как это произошло, как они сделали в тот день, когда Фримен взял меня и других детей в Лэнгли Портер, чтобы показать нам. Но почему никто не предпринимал меры, чтобы убедиться, что Фримен не проводит лоботомии у остальных детей? Почему это продолжалось?
И что изменилось сегодня? Где сейчас власти? Почему любой обычный врач или педиатр может диагностировать депрессию или биполярное расстройство или СДВГ у детей и назначать лекарства без второго мнения? Сколько детей сейчас принимают мощные лекарства для мозга просто потому, что их родители считают их слишком трудными в управлении? Сколько из этих мальчиков и девочек лишаются своего детства, как я лишился своего детства?
Долгое время единственным ответом, который я мог найти, было то, что Лу и Фримен были правы, а я был неправ. Если все знали, что со мной происходит, и никто не пытался остановить это, то это, должно быть, было правильным делом. Я должен был заслуживать то, что они со мной сделали.
Но это самая большая ложь из всех, большая, чем любая ложь, которую Лу рассказывала обо мне. Кажется невозможным сказать, что я был прав, а мои родители, мой врач и вся медицинская община вокруг меня были неправы, но это истинная правда. Они все были неправы. Проводить трансорбитальную лоботомию на двенадцатилетнем мальчике было неправильно. Выполнять ее на мальчике, подобном мне, который даже не соответствовал опубликованным стандартам Фримена для этой операции, было особенно неправильно. Это было бы варварством для любого ребенка.