- Славка, как ты мог?
- В смысле? – тупо уставился на друга я.
- Изверг, скажи мне, что это не так. Что за фатеру ты нам заказал?
Спросонья я недоуменно уставился на него:
- Ну, как договаривались. Трехзвездочный. Отель «Антлантик», - пробурчал я, разлепляя веки и не удержавшись, цитируя строки из любимого отечественного кинофильма.
- Какого х…?! Это называется «Дон Хуан», - выпалил Костюня и вжал меня в кресло.
Внезапно рядом с нами нарисовался Вася, и, широко улыбаясь и тоже цитируя Гайдая, дружественно прояснил:
- Мальчики, возникла маленькая техническая неувязка. Ваш возможный номер оказался продленным на бронирование, потому мы сменили отель. В качестве извинения мы готовы предоставить вам помещение более высокой степени комфортности, но в другом комплексе.
Тут автобус крутануло на поворотах, я снова впечатался неудачно в кресло, боль скрутила меня очередным приступом, а из глаз снова брызнули слезы.
- С вашим спутником все в порядке? Его, вроде бы, Славочка зовут? - озабоченно поинтересовался у Костюни Вася. - Точно, все хорошо?
- Да, великолепно вообще. Это он от счастья плачет. Что в «Дон Хуан» приехали, а хоть не в «Дон Педро», - буркнул друг, к которому вернулось природное чувство юмора.
Ч3. Рок-н-ролл этой ночью. я думал, будет хорошо
Еще с обучения в аспирантуре во время отдыха на любом курорте я завел себе одну обязательную традицию – выходить по утрам на балкон и неспеша, сидя в кресле или просто на полу балкона, выпивать чашку кофе. Я навострился приготовлять его втихаря от вездесущих горничных с помощью доставшегося еще от матери советского кипятильника.
Утро в таких курортных странах – это особое время. В воздухе еще не стоит назойливый людской гул, не играет на всю катушку обязательная попсовая музыка, не визжат в бассейнах немцы и финны и не ярит, выбеляя и сливая все в пошловатый открыточный вид, жгучее дневное солнце. В пару тихих утренних часов можно почувствовать истинный дух страны, рассмотреть, как собираются и подтягиваются на работу местные жители.
Как много любопытных сцен я наблюдал в это время. Вот уборщица из нашего отеля подъезжает к нему на роскошном джипе. Уже разговорившись с ней случайно выясняю, что она сама русская, успешно замужем за богатым местным, и работает здесь только для того, чтобы иногда поговорить с бывшими соотечественниками на родном языке, который все больше забывает. Вот вроде бы богатый француз, владеющий половиной Сан-Тропе, задумчиво рассматривает собственные дырявые носки, которые я бы уже давно отправил на помойку.
Но, как всегда, не буду отвлекаться.
В общем, в первое утро после приезда, когда я окончательно проснулся, я понял, что до заветного балкона элементарно не дойду, и уж тем более можно забыть об обязательном кофе. Весь правый бок свело и скрючило, и я жалобно провыл в сторону уже блаженно курящего на балконе в одних труселях Костюни:
- Слышь, прикури мне сигаретку.
- Угум, ща. Как тебя, - сочувственно покачал головой Костик, вползая в номер и обозревая меня. – Давай разотру, что ль. Хоть чуть-чуть полегчает. И ща балкон пошире открою, хоть свежим теплым воздухом подышишь.
Только потом я узнал, что вот от того самого теплого и влажного воздуха на Майорке, где в горах в восемнадцатых – девятнадцатых веках господствовала малярия, умер от завершающей стадии чахотки Шопен, притащенный сюда Жорж Санд. Но опять же замолкаю.
Я благодарно закивал Костику, объяснил, где в недрах чемодана затерялась мазь и с трудом, придерживаясь за стенку, со стоном перевернулся на живот.
Пока Костюня растирал меня сильными профессиональными пальцами пианиста, в детстве, как все воспитанные еврейские мальчики, он усердно посещал музыкальную школу, я кряхтел, охал и матерился, когда он случайно попадал в особо болезненную точку.
Зато через полчаса мне полегчало, и я решился дойти до балкона. Держась правой рукой за копчик и отклячив зад, я аккуратно приземлился в пластиковое кресло и, откинувшись на его спинку, облегченно и расслабленно застонал.
- Хорошо-то как. В сказку, считай, попали, - потянулся рядом Костюна, почесал в паху, оттянул резинку на труселях и отпустил ее со звоном о тощий живот.
И тут на нас со всех сторон понеслись аплодисменты. Я даже не сообразил, как вокруг собрался полный аншлаг.
Только сейчас я заметил, что половина обитателей отеля с интересом разглядывает обтянутый трикотажем, по-прежнему бугрящийся пах Костьки (что-что, а этим Костю природа одарила) и с откровенной сочувственной жалостью мою собственную задницу, за которую для смягчения посадки я держался кистью.
- I see, guys, you have had the nice rock-n-roll in the morning,- присвистнул наш англичанин - сосед справа и в восторге вытянул на правой руке большой палец.
- Ноу рок-ролл ин зе морнинг, ви джаст аррайвд анд припеаринг ту зе найт, – ошалело выставился на него Костюня и выразительно изобразил левой рукой стеклянную округлость рюмки, а правой твердое уверенное горлышко бутыли коньяка, и движение, когда в рюмку наливают. - Я хорошо в дьюти-фри заправился. Ты бы накапал себе и отоспался за день. А вдруг к вечеру полегчает. Потом я тебе еще разотру, - добавил он и сделал движение , как при массаже поясницы и копчика.
Англичанин справа в глубоком шоке побелел, пара этажом ниже нервно стиснула друг другу ладони, двое мальчишек французов рванули в номер.
- Oh, mein gott. Das ist fantastisch, - выдохнула на немецком еще одна пара снизу.
- Кость, ты как в фильме, с жестами бы поаккуратнее, - пробурчал я, снова держась за задницу и отползая в номер. – А то люди не то подумали. И принеси мне яблоко с завтрака.
- Нам бы яблочку куснуть, по.. ся и уснуть, - пропел Костюня, натягивая джинсы и закрывая за собой дверь в номер. – Смотри у меня там. В три мы встречаемся насчет экскурсий с Васей, а я с этим пидором один на один не останусь!
Ч 4. Красные плавки
Оставшись в номере в полном одиночестве, я решил лично обозреть условия «боевых действий», а затем немного поспать. На стене над кроватями, целомудренно отгороженными друг от друга тумбочками (как же много матов я сложил, прислушиваясь еще около двух недель к тому, как соседи сверху интенсивно их сдвигают ближе к трем часам ночи), висела картина. На розовато-фиолетовом фоне был изображен обрубок человеческого тела, больше похожий на ската, распластавшегося в теплых бирюзовых водах Средиземного моря. При этом у обрубка были одновременно и мужское половое достоинство, и женская грудь. Его окаймляли скульптура Афродиты, бесчисленные морские гады и затвердевшие, бывшие некогда пристанищем моллюсков, витиеватые, розовато-бежевые раковины.