В политике каждый человек невольно выражает не себя, а некие обобщённые запросы, взгляды и настроения целых групп людей с собственными интересами. И появление манифеста русской национал-демократии сразу же выявило коренные различия в его понимании с одной стороны, у меня и Давыдова, а с другой у Колосова и Севастьянова. Колосов интересовался эзотерикой, проблемами воздействия на людей, на массы. Часто объяснял, почему это был самый умный человек в национал-социалистической Германии. При этом ставил политику ниже деятельности СС. Политика как таковая его не привлекала и не интересовала. Севастьянов же выражал интересы гуманитарной русской интеллигенции, с гордостью называл себя интеллигентом. И вёл себя часто высокомерным барином из XIX века. Я неоднократно объяснял ему, русская интеллигенция продукт православного отрицания логики и физики, с упором на главное значение этики. Поэтому при капитализме с его господством логики и физики она обречена отмереть. У неё нет завтрашнего дня. Это его доводило до раздражения, порой до хамства. Получилось так. Я и Давыдов занимались распространением газеты, искали для неё новых авторов. А Колосов сам, на свои деньги издал два номера журнала «Национальная демократия» без упоминания о нас, стал нас избегать и везде, на всех мероприятиях заявлять, что он лично изобрёл совершенно новую политическую концепцию русской национал-демократии. Это было смешно, так как он действительно политикой не интересовался, и я даже не могу себе объяснить, почему он это сделал. Умный, очень умный парень, со своим кругом сторонников своего семинара по эзотерике. Что его толкнуло на такое поведение? С Севастьяновым получилось тоже как-то нехорошо. Ещё осенью 1994 года в своей главной, в чём-то программной статье «Национал-капитализм», опубликованной Третьяковым в «Независимой газете», он оплёвывал демократию, как только мог, с презрением отзываясь о её сторонниках. А через восемь месяцев вдруг объявил себя отцом русской национал-демократии. Стал быстренько писать целую книжку «Национал-демократия», пустейшую и конъюнктурную по духу и сути. Это было и грустно и забавно. Так как я единственный среди всевозможных патриотов, национал-патриотов, на всех мероприятиях, на семинарах отстаивал демократию, как принципиальное положение для тех, кто хочет иметь будущее в политике. Получилось, все потянули воз на себя. Как в басне Крылова. И вопрос о партии пришлось отложить до появления хотя бы серьёзного ядра. На первое место встали вопросы пропаганды. Колосов вскоре куда-то пропал и больше не появлялся. Исчез. Больше его не видели. По слухам, он получил зарубежный гранд по математике и уехал из страны. Единственная польза была в том, что именно он вывел нас на семинар Савельева в Общественно-Политическом Центре. Давыдов узнал, это было одним из мест, где он рекламировал себя в роли редактора «Национальной демократии», распространял журнал. И мы решили сходить на этот семинар, познакомиться. Место было замечательное, в центре Москвы, удобно доехать на метро из любого района. Сам зал, где проводились семинары, тоже по тем временам был отменным, удобным, светлым. И Савельев оказался великолепным ведущим, хорошим организатором, умным, толковым. К тому же выяснилось, мы оба закончили МФТИ, знаменитый Физтех. Проблема была в том, что на этом семинаре собирались обсуждать русскую тему какие-то профессора, литераторы, публицисты патриотических тусовок. Бестолковые, сводящие обсуждения в лучшем случае на сплевывание большевиков. Я и Давыдов решили в корне изменить состав и содержание. Давыдов привёл на этот семинар Севастьянова, я — Петра Хомякова, Авдеева, Тулаева и ещё ряд националистов. И мы сразу перевернули темы и сам ход обсуждений. Именно на этом семинаре мы стали обсуждать, в том числе вопросы национал-демократии, делать доклады, убеждать, превращать всех в своих сторонников. Даже Савельев и его друг яркий публицист Пыхтин оживились, как будто избавились от патриотической мертвечины.