Не знаю, как Радом расплатился… По-моему, у него был кредит…
Но я очнулась, только когда ювелир внес на отдельном подносе еще какие-то драгоценности. Может, купите как подарок невесте? — немного испуганно спросил он.
Я глянула на них и зашаталась.
Радом взглянул на них и побелел.
Это были мои ожерелье и кольцо. Которые я повесила на Ниру в замке.
— Откуда они у вас? — хрипло выдохнул Радом. — Их должны были похоронить! Их не дали мне!
— Я ничего не знаю! — испуганно зачастил тот. — Их привезли молодому дофину…
Как знак выполненного задания. Но тот не стал их держать у себя. Совесть заест. Побоялся. И отдал любовнице… А та боялась надевать и по уши у меня в долгах… Она и намекнула мне… Да я и сам видел их на ней в Славине, не бойся… Известные бусы, равных нет… Неизвестный мастер, гений гениев, даже аэнец такой не моги. Нет подделки…
Радом немного воровато оглянулся на меня и прочитал в моих глазах неприкрытое желание одеть эти вещи… Руки сами просились к ним, как к магниту… От них на меня тянуло какой-то силой и мощью, точно в них была заключена частица моего я. Нет, никто никогда не поймет психологию потерявшего память…
— Сколько ты заплатил за них? — хладнокровно спросил Радом хозяина.
Сумма, наверно была умопомрачительной. Потому что Радом торговался. Тот и прибыль хотел иметь… Но выкупил все — кольцо, какой-то особый браслет, бусы…
— Совесть тоже надо иметь, — ворчливо сказал Радом.
— Они принадлежат Семье, с нее и спрашивай, — огрызнулся тот. — Я у короля совести не искал…
Я, прикрыв глаза, смотрела на изумительной, нечеловеческой красоты бусы…
Все эти вещи были надеты на мне…
В тот день, когда я умирала…
И все они были мне хорошо знакомы… Хозяин сам поднес их мне.
Я смотрела на них.
Радом смотрел на них.
Хозяин смотрел на них.
Эти вещи нашли меня сами… Радом сам застегнул ожерелье на мне.
— Прими его от меня так же, как вечером примешь меня, как знак нашей близости и руку мужа! — сказал он мне. — Пусть оно будет моим знаком мужа на тебе, символом, что ты часть меня, что ты отдала себя мне, что ты отныне мужняя жена… Что ты отныне не девочка, но Жена, и надлежишь мужу, в той степени, как он принадлежит тебе.
Но, почему-то, когда ожерелье коснулось меня, мне захотелось распрямиться. В них была частица моего мощного я, наслоенная мной сознательно как на терафим.
И я гордо выпрямилась… Наверно я сверкнула, потому что их отнесло в стороны, и они ошарашено и склонившись глядели на меня.
Но я ничего не замечала кроме Радома и его рук, все же бессознательно протянувшихся к моей талии, неотрывно глядя на него.
…Наверно, я бесстыжая. Я прижала руки мужа к себе. Я провела ими к грудям, и от груди до треугольника у ног, в каждой точке почему-то шепча ему захлебывающейся скороговоркой совершенно нескромные и неприличные вещи, что то, на что он наложил руки только его, и что это всегда отныне только ему и пусть он всегда держит их там, охраняя и никогда не выпуская из рук свое накопление. Я, наверно, выглядела и говорила настолько детски и ребячливо, что даже ювелир меня не упрекнул.
— Боже, бери меня, Радом, зачем ты меня столько мучишь! — взмолилась, не выдержав, я.
Он, не вытерпев, отчаянно застонал. И притянул меня к себе с такой силой, что быть бы мне взятой прямо в этой комнате. Да только ювелир загремел своей посудой и совершенно неодобрительно громко заявил:
— Кахи! Кахи!.. Свои люди сюда идут. И я конечно маленький человек, но почему бы не заниматься этим в закрытой комнате, накрывшись одеялом!?! Что, уже десять минут нельзя подождать, пока обвенчают?!
Радом хотел убить дерзкого негодяя, но я удержала.
И улыбнулась ему.
— Спасибо! Мы и вправду потеряли голову! Но виновата только я! Меня судите.
Радом просто ангел.
— Только не летает, — ворчливо сказал старик. Но уже сам оправдал того: -
Тому, кто терпел столько лет, и десять минут действительно покажутся вечностью… Но вам бы надо побыстрей венчаться, потому что до Храма, я чувствую, вы сегодня не дойдете, если промедлите хоть мгновение…
— Идет! Слушаем! — весело воскликнули мы с Радомом и взялись за руки…
— Да, — мечтательно сказал старик. — Мы тоже когда-то были молодые… Тоже не могли никак дойти до церкви, — он тоскливо вздохнул. Мы, смеясь, переглянулись… — Она все сопротивлялась…
Я не выдержала и уткнулась в грудь Радому, умирая от смеха, но так, чтоб старик это не видел и не обиделся…