Но я никогда тебе этого не скажу, чтоб больше ты не сумел мне причинить такой боли… С твоими руками, с твоими глазами, распахнувшимися мне, словно снопом света и своей беззаветной любви высветившими мои глупые закоулки, с твоими губами, выпившими из моих губ мою душу, мое сердце, появилось отстраненность и безразличие ко всему на свете, кроме твоей любви, кроме единственной цели, единственного стремления. Лан! Падай мир, убивай меня на месте, обещая мне всю планету — я бы не шелохнулась из твоих рук!
Все призрачней и призрачней становилась я, все глубже погружалась в колдовской мир, все нереальней делалась и невесомей… Тело стало словно прозрачным и несуществующим; оно словно купалось в потоке любви; нежилось, как пронзает, нежит воздух солнечный лучик. Оно растаяло от любви, оно давно перестало быть телом и обрело какую-то свою, насквозь волшебную жизнь. Наконец, все стало таким нестерпимым, что казалось, сил нет этого выдержать. Выдержать ураган счастья. Кажется — еще мгновение — и я умру, счастливая. Как натянутая струнка, я балансировала, заглядывала туда, за грань жизни. Казалось, что я могла умереть в любое последующее мгновение. Но это было вовсе не страшно.
Наоборот — затягивало. Моя любовь плескалась и ликовала; я не только хранила и держала ее в безумстве страсти, не позволяя сердцу скатываться — наоборот она росла. До боли в сердце, до невозможности выдержать. Но какой либо страх отсутствовал абсолютно. Вместо него пришло чувство единения со всем миром, чистоты и прозрения. Ты вот ты, какая любовь! — подумала я. Чара была права.
Словно, наконец, раскрылись ворота бесконечности, и меня затопило ощущение непередаваемого сверхчеловеческого счастья, в котором уже не было места личному…
Странно, я почти ничего не делала, — сказали мне после тэйвонту. Я только отдавалась и светилась счастьем и любовью, раскрываясь навстречу Лану. Даже первоначальное безумие страсти, достигнув пика, куда-то ушло. Словно я все наслаждение, всю ласку, всю любовь вкладывала не в стремление тела, но в тепло души, в свет и ласковое пламя своих глаз, которым был нужен он, в чистоту его одного. Словно безумие страсти сменилось чистотой. Полной, нежной, прозрачной, ликующей… Но, это видели даже тэйвонту, чем больше я стремилась к Нему, именно к нему, чем больше мое сердце устремлялись именно к любимому, чем больше он был нужен моему сердцу, чем была я счастливее, от Него, Него, Него, тем сильнее загорался Лан, тем он становился неистовее и безумнее. Это было странно и даже в чем-то страшно видеть: безумие тела и полная, какая-то вытянувшаяся успокоенность души, плавящейся в медленном, чистом, летящем, счастливом счастье. Словно я переплавляла волшебным камнем тяжелый свинец страсти и вожделений в легкое, сияющее, ласковое золото счастья. Медленное, счастливое, как свет любимых счастливых глаз. Да, так! Трудно передать это словами.
— Ты притягивала глаза. Нельзя было не смотреть на тебя, будто в тебе было спрятано солнце. Оно было такое влекущее, что нас, сердце, буквально рвало к тебе как магнитом. Только что мы тэйвонту, с детства закалявшие волю и самообладание чудовищными тренировками замка Ухон, мы устояли. Ты многому научила нас, — сказал мой тэйвонту Хан. А ведь он меня вырастил!
— Ты помнишь, я в позапрошлом году опять путешествовала сама по себе, — осторожно сказала я.
Тэйвонту выругался.
— Голову тебе за это оторвать надо!
Осторожно, это потому, что я просто удрала от своих тэйвонту. Сначала это было трудно, а потом, войдя во вкус, я просто отсылала их. И они ничего не могли поделать. Эти отлучки были их головной болью. Потому что, дав клятву, тэйвонту не имели права оставлять хозяина без своего присмотра. А тем более, совсем ребенка.
По крайней мере, в Дивеноре это нигде не практиковалось, и настолько вошло в привычку, что стало как бы традицией, нарушения которой никто не мог предположить. Принцы мирились со своими тэйвонту, как со своими волосами. Но я не была принцем. К тому же в одиночку, без присутствия двоих тэйвонту мне казалось безопаснее. Тэйвонту волей неволей выдавали себя своими фигурами. И присутствием у человека. Какое уж тут инкогнито. А я, признаться, любила путешествовать неузнанной.
И это удавалось. Просто никто не мог предположить, что принцесса может быть без своих тэйвонту, нянчивших ее с младенчества.