Я притянула удавку так, чтоб он был вплотную к корню и не мог пошевелить головой. И чем сильней он рвался, тем сильнее она затягивалась. Он хрипел так полчаса, рыл бешено ногами землю, пока хоть чуточку присмирел. Да и то, наверно, оттого что сдох. Мне пришлось чуть потравить веревку у него на шее.
Боже, как яростно пытался он укусить мою руку, когда очнулся! Он шипел, плевался, мне даже почудилось нечто похожее на ругательство. Впрочем, я видела дрессированных коней, которые выговаривали добрый десяток матерных слов… Так всему и всегда можно научиться, даже если ты конь.
Но я не била его, а только гладила его, вкладывая в каждое поглаживание всю нежность сердца. Сначала он только клацал зубами и жалобно мычал. Но я гладила и гладила его, чесала за ушами, обнимала его голову, прижимая к сердцу, тихо пела ему, смотрела ему в глаза, что-то говорила или ласково выговаривала ему.
Не знаю, сколько это длилось, когда он, жалобно визгнул, и в первый раз спокойно обнюхал мою руку. И поднял на меня свои большие и совсем сейчас не злые глаза. Потом вдруг обнюхал меня еще и еще, начиная волноваться, будто что-то узнавая, и вдруг призывно заржал ко мне. Я отетерела, когда он потерся мордой о мою руку. И снова призывно заржал, призывно-призывно, будто хотел что-то сказать.
— Что ты хочешь мне сказать, дурашка? — печально спросила я, почесав его за ушами. — Если я сама не знаю, кто я?
Но теперь он наоборот жадно тянулся к моим ласкам, и даже требовал их.
— Ну вот, так всегда, — пожурила я его. — Сначала кусаим, а потом подлазим под руку, да?
Механически сунув руку в карман, я нащупала в ней кусок хлеба, совершенно бездумно сворованный, когда я выходила из комнаты. Укусив сама, я, пожалев, что мало, дала остальное ему. Он охотно съел и даже крошки слизал с руки.
И преданно посмотрел на меня, потом на мои руки.
Я нагло положила руку ему прямо в зубы. Но он только игриво куснул ее.
И совершенно нагло ткнулся носом в мои карманы — я уже основательно отпустила его.
Я сама их проверила. Может, еще что-то по привычке своровала? Есть очень хочется! Или Радом чего положил?
К сожалению, в верхних ничего не было — только несколько метательных ножей, которые я, рассмотрев и дав понюхать коню, вогнала в их пазы обратно. Потом были два ключа странной формы, которые я осмотрела, а этот негодяй потребовал обнюхать. Ничего приятного.
Чего только человек не носит в карманах. Крошечная аптечка с специальными мазями тэйвонту, за секрет которых заплатили бы миллионы, для заживления ран, и немного противоядий… Нитка с иголкой для зашития ран…
Кошелек с деньгами… (чем он расплатится? — огорченно подумала я, представив его на корабле, где он столько наобещал), детский портретик крошечной большеглазой девчонки с перебитым носиком — я внимательно осмотрела ее. Может это мой портрет он носит? Но нет… Нос у меня целый. И слишком она маленькая.
Слово Эльф и какой-то год… Я бережно спрятала ее в карман.
Потом пошарила еще.
И в верхнем наружном кармане неожиданно обнаружила два небольших пакетика конфет — клюква в шоколаде и сахаре и пастилки. Мои любимые в детстве.
Я даже захлопала в ладоши от восторга, подпрыгнув.
— Радом! — радостно сказала я. Я сразу поняла, кому они предназначались. От того, что он занятый, все же нашел время и купил в селе, где садился на корабль, конфеты для меня, у меня стало тепло на душе.
О, этот негодник тоже сразу понял, для кого эти конфеты не предназначались, потому что не замедлил попытаться цапнуть у меня их из руки. Но не тут то было!
— Не балуй! — сказала я. — Не тебе купили!
Он ответил обиженным ржанием.
Я развернула пастилку. Он потянулся за ней. Я не дала. Он опять потянулся. Я опять убрала ее из-под самого носа. Опять-опять…
Мы начали играть. Наконец я откусила половинку, а половинку отдала ему. Потом сразу откусила вторую. А половинку не дала. Стала подразнивать. Потом дала.
Потом опять. Мы оба фыркали…
Потом пастилки были торжественно съедены, и я раскрыла пакет с клюквой.
— Ты не будешь это есть, — сказала я.
Как бы не так. Он только презрительно фыркнул. А когда я все-таки дала ему, тщательно вылизал мою ладонь. Они ему очень понравились!
— Коням нельзя! — кричала я.
Слово "нельзя" не понимаем! — так и говорила его лукавая морда.
Постепенно мы так расшалились, что и съев конфеты, стали бороться. Он игриво кусал меня слегка где попало, пытался повалить, прижать к верхней частью туловища к земле, лизнуть в замурзанное сладким, когда я ела клюкву с рук, лицо. Я смеялась и визжала как ребенок, пытаясь опрокинуть его самого. Я самозабвенно снова пыталась повалить или передавить, а то даже пересилить его, упершись носами, а он — меня, а я со смехом вставала. Иногда он начинал просто щипать меня под мышками или за пятки, а я просто умирала от смеха и сдавленного визга. Я все забыла.