Публикуемые здесь мемуары Анастасии Цветаевой почти свободны от первого лица. Точнее, «я» в них носит служебный характер, помогающий раскрыть реалии постсоветской жизни. Сказать, что через них дышит время, это значит сказать очень мало.
В истории ничего нельзя изменить… Правда ли это? Кажется, свяжи свою жизнь Марина с другим мужем, и горькая чаша пройдет мимо. Как и у Анастасии, к которой обвинение в антисоветской деятельности пришло также со стороны ее суженого. Что бы сказала на это современная математика и физика, предельно усложнившие представления об естественных процессах? Поэт от современной физики мог бы сказать следующее: спиралей причинно-следственных связей великое множество. Они составляют спирали времени, которых столько же, сколько и путей человека из любой точки пространства. Любое наше единичное движение в корне меняет причинно-следственную цепочку. Ангелы могут двигаться по любой из этих спиралей и видят их совокупность. Беда человека в том, что он может двигаться только по одной из них.
Впрочем, у двуногих есть качество, в корне отличающее их от большинства духовных существ. Это качество – творчество. Создание своего мира «из ничего». В этом смысле человек богоподобен. И Анастасия Ивановна Цветаева со своими мемуарами, конечно же, часть богоподобия…
Анастасия Цветаева
Сказ о звонаре московском
Пролог
В тихий вечер зимний в маленьком доме у Пречистенских ворот мы сидели за чаем в семье профессора Алексея Ивановича Алексеева в уютной столовой окнами на храм Христа Спасителя[1].
Алексея Ивановича я знала с детства. Ученик моего отца, тогда доцент, он бывал в нашем доме в Трехпрудном, помнил меня ребенком, и теперь, когда я, овдовев, с сыном-подростком билась за жизнь, он помогал мне с приработком. Служа в библиотеке Музея изобразительных искусств (при отце моем, его основателе, – изящных искусств), я брала у Алексеева пачки библиотечных каталожных карточек, копировала их (чаще ночами). Алексей Иванович где-то заведовал библиотечным отделом.
Принеся работу, я засиделась за чаем – сын в школе в вечернюю смену, могу не спешить домой, – слушая рассказ Юлии Алексеевны, Юлечки, о знакомом их, обещавшем прийти.
– Вы не слышали известного дирижера Сараджева? Константин Соломонович – Котик – его сын от первого брака. Звонарь. Музыканты считают его гением. Котик Сараджев! Анастасия Ивановна, он может сейчас прийти, чтобы вы знали. А то вы не поймете. Ведь он особенный!
Взгляд томных больших глаз Юлечки полыхнул в спешку рассказа.
– Он с двух сторон из необыкновенных семей; по отцу – я сказала: талант по наследству. Он же с 7 лет – композитор! А мать – дочь Нила Федоровича Филатова, по детским болезням профессор, его имени – московская детская клиника. Мать давно умерла, он еще маленький был. Она, больная брюшным тифом, услыхала крик сына. Встала – и пошла. За стенки держалась, в жару. Но не дошла, упала. Потеряла сознание. Вскоре она умерла. Он похож на нее, хотя и на отца похож, тоже что-то восточное. Вы сами увидите! Он заикается. Иногда – почти чисто говорит, а иногда – трудно! Но самое главное в нем – это гиперестезия слуха, – спешила рассказчица. – Он слышит в октаве совершенно отчетливо – 1701 звук. Он нам рисовал схему. Я ее найду, покажу вам! О своих «гармонизациях» рояльных (он их так зовет) он небрежно говорит. Он только колокола признает, Котик! Мы на днях собираемся его слушать – пойдемте с нами?