— Прости, Кирюша, он что, беженец какой-то? — у мамы сделалось такое лицо, с каким смотрят на зверька, попавшего под колёса автомобиля: брезгливая жалость.
— А если он беженец? — вырвалось у Кирилла, о чём он тут же пожалел.
— У меня не ночлежка, — тут же среагировала мама. — В квартире теперь пахнет… будто крыса сдохла.
В её голосе появились нотки, каких Кирилл не слыхал никогда — и он понял: мама, если и не догадалась, то чувствует, что Сэдрик здесь не к добру. Такие, как Сэдрик, приходят, чтобы уничтожить сплошную благодать.
Мама тоже полагалась на свой дар. А её интуиция в присутствии Сэдрика чётко и недвусмысленно включала табло: «Внимание, опасность!» Это не запах, подумал Кирилл. Ничем он не пахнет, чистый, а вонючее тряпьё мы выкинули. И в квартире не пахнет. Это — так она воспринимает его тёмный талант. Трансформирует внутри сознания в понятные образы.
— Мы скоро уйдём, — сказал Кирилл и тут же пожалел и об этом.
— Лично ты на ночь глядя никуда не пойдёшь! — заявила мама, и в её голосе лязгнул незнакомый металл. Сэдрик разрушал круг — и мамина доброта и терпимость трескались на глазах. — Антон! Может, ты всё-таки соизволишь подойти? Отец ты или нет?!
Не хватало ещё впутывать отца, подумал Кирилл. С другой стороны, это могло бы что-то решить: отец казался человеком куда более здравомыслящим. С третьей — благость отца тоже под вопросом.
— Ну, в чём дело, Кирюха? — спросил отец, выходя в коридор из кабинета. Он был напряжён и зол; Кирилл вдруг подумал, что теперь знает, как отец выглядел в лихие девяностые, удерживая на плаву среди сплошного криминала свой первый кооператив.
— Ты посмотри, кого твой сын в дом приволок! — воскликнула мама патетически.
— У вас документы есть, молодой человек? — спросил отец у Сэдрика одновременно брезгливо и грозно.
— Он по-русски не понимает, — тут же вставила мама.
Так разошлись, будто я террориста пригласил, подумал Кирилл с тоской. Сэдрик мрачно усмехнулся: «Началось…» — и Кирилл тронул его за плечо: «Всё в порядке».
— Я понял, — сказал он вслух, понимая, что прощания, которого хотелось бы, не выйдет. — Простите, мама-папа, мы уходим. Пошли, Сэдрик.
— Никуда ты не пойдёшь! — крикнула мама, и в её голосе появилась тень истерики. Отец втянул голову в плечи, опустил брови на глаза и сделал шаг вперёд — будто хотел остановить Кирилла силой. И Кирилл вдруг понял, что бы было с ним, с его приёмными родителями и со всеми прочими людьми из его окружения, если бы их не убаюкивал и не нежил ореол благости.
Мама кричит на меня, подумал он, а отец готов меня ударить. Потрясающе.
— Только не злись на них, государь, — тихо сказал Сэдрик. — Это из-за меня. Они не плохие.
— Я их избаловал, — кивнул Кирилл. — И теперь они в ярости, потому что я пытаюсь отнять их сладкое.
— Говори по-русски при матери! — рявкнул отец.
— Говорю по-русски, — сказал Кирилл, глядя на него. — Я вас с мамой очень люблю. Я вам очень благодарен. Но мне пора уйти. Правда, пора.
— Куда?! — выкрикнула мама.
— Домой, — печально признался Кирилл. — У меня есть дело, долг… Мне надо…
— Ну, вот что, — перебил отец. — Прекращай цирк и отправляйся мыть руки — и ужинать. И скажи твоему приятелю — пусть убирается, пока я полицию не вызвал.
Кирилл вздохнул.
— Так. Папа, можно поговорить с тобой серьёзно? По-мужски, а не как в детском саду?
Отец криво усмехнулся и сказал после слишком долгой паузы:
— По-мужски? Ну, хорошо. Слушаю тебя.
— Отлично, — сказал Кирилл. — Для начала позволь, пожалуйста, Сэдрику пройти ко мне в комнату и подождать меня там. У подъезда — холодно, а он и так намёрзся, пока меня разыскивал.
— Антон! — вклинилась мама, но Кирилл покачал головой и поднёс пальцы к губам:
— Мамочка, дай мне, пожалуйста, поговорить с папой. Наедине. Пожалуйста.
Мама бросила на него негодующий взгляд и ушла в гостиную, захлопнув дверь слишком громко. Кирилл взял Сэдрика за локоть и втолкнул в свою комнату. Снял куртку и рюкзак, отдал ему:
— Подожди здесь. Всё остаётся в силе. Просто подожди.
Сэдрик кивнул и тоже прикрыл дверь. Кирилл направился в кабинет отца — и отец был вынужден пойти следом. Кирилл чувствовал его раздражение и злость — но хуже того: он чувствовал, что злость и раздражение скрывали страх. Отец был в панике и не знал, что делать.
И паника взрослого, особенно — любимого и уважаемого взрослого — это было невыносимо.
Кирилл закрыл третью дверь, окончательно от всех отгородившись. Отец тут же спросил:
— Ну и что всё это значит?