Зато по высшей математике я была лучшая, и потом полюбила такие предметы, как теоретическая механика, сопромат и, не сразу, но и железобетонные конструкции. Летом Лиана пригласила меня и ещё двух девочек к себе в Гудауту на море. Второй раз в жизни я купалась в Чёрном море. Там однажды меня чуть не изнасиловал один абхаз, который увязался за мной ещё с пляжа, когда я одна вздумала пойти в горы. Поначалу он был настроен очень серьёзно, я безуспешно сопротивлялась тому, чтобы он повалил меня, я умоляла его, и, по счастью, он был не такой дикарь, внял моим мольбам (а, может, извиняюсь, кончил во время борьбы) и даже проводил до дома Лианы, где с ней и её матерью и познакомился, и потом наведывался в гости, но я уже одна никуда не выходила. Это был мне, дуре, урок и за свою бесшабашность, и за всегдашнюю наивность насчёт «чистых» намерений мужчин. Через месяц мы с одной девочкой возвращались в Москву, ехали в плацкартном вагоне, я, как всегда, на второй полке, помню, у нас закончились деньги и мы около суток (ехали двое суток) ничего не ели и не пили, я тихо лежала, внизу за столом трапезничали соседи по вагону, и, вот одна из них догадалась и предложила нам немного денег, и я на следующей станции, стремглав бросилась на перрон и купила хлеба и каких-то консервов… Вот так мы жили тогда. (Конечно, я спросила её адрес и деньги вернула с благодарностью). На втором курсе мы ещё полгода продолжали работать на всяких строительных объектах, но с нового семестра нас всё же перевели в институте на нормальное дневное расписание; мы, наконец, простились с нашей бригадой маляров-матерщинников, с нашими грязными комбинезонами, и нам присвоили по 3му разряду маляров. Началась нормальная студенческая жизнь.
Однажды на студенческом вечере в актовом зале института я обратила внимание на одного красивого усатого брюнета, студента, но явно, не нашего факультета. Он мне очень приглянулся, и я была уверена, что он грузин. (А грузины мне, как и моей маме, очень нравились). Но потом я на время его забыла. Я продолжала встречаться с Аликом, и у меня была не институтская компания, а своя — Рита, с которой в школе я просидела за одной партой года три, и Алеся, которая жила в соседнем со мной дворе; с ними и с их молодыми людьми мы и проводили с Аликом праздничные вечеринки. Как-то раз, я помню, отмечали День Конституции 5 декабря, я выпила лишнего (я ещё не знала свою норму — две рюмки водки) и проснулась в постели на полу рядом с Аликом. Но мне было так плохо, кружилась голова, что ни о чём таком запретном я и думать не могла, я вышла на мороз и ходила по двору, пока тошнота и кружение не прошли. Утром я возвращалась домой, во дворе стояла моя мать и ждала меня — я же ей не позвонила и не предупредила, что не приду — и она со словом «проститутка» дала мне пощёчину. И опять я очень долго чувствовала неприязнь к ней, не столько за пощёчину, сколько за оскорбление, ну, сказала бы — шлюха, хотя тоже было бы слишком, но проститутка — это вообще было не про меня. Сейчас я её почти понимаю — ведь она всю ночь волновалась, не спала, но не надо было всё же меня так называть, мне это было очень оскорбительно. Но я сказала выше, что мама была уже очень нервным человеком.
Перейдя на третий курс, летом я опять поехала в Гудауту с одной из подружек из общежития, где жила Лиана. На вокзале нас встречала Лиана и ещё …Лёсик, тот прошлогодний абхаз, чуть меня не изнасиловавший. Обалдеть! Он всё никак не хотел отстать от меня и, наверно, хотел втереться мне в доверие, он мне даже немножко стал нравиться, оказывается, он был учителем истории, но — их дикарские формы отношений к русским девушкам! — понятно, что от него надо было быть подальше. Благополучно вернувшись в Москву, мы с Олегом-Аликом стали говорить о женитьбе. В армию его не взяли, т.к.обнаружили порок сердца; он работал токарем на одном закрытом авиационном заводе; правда, жить нам было абсолютно негде, но мы больше думали о другом — о близости на законных основаниях. Мама, разумеется, была против, во-первых, для неё было главное — моя учёба, во-вторых, ей претила мысль, что её дочь-студентка будет спать вместе с парнем, — она это и не скрывала, а, в-третьих, у себя в комнате она, точно, не хотела видеть будущего зятя. Тут, правда, к ней пришли свататься мать Алика и его старшая сестра, но она им прямо всё это высказала. И тогда мать Алика вбросила фразу, мол, всё равно они уже спят. И мама была обезоружена. А я не знала, как возразить: да, было дело, мы как-то зимой поехали к нему в деревню — он хотел повидаться с другом детства, жившим в этой деревне, который только что пришёл из армии; от станции 43й км нужно было идти километра два по лесу, в лесу было много снега, я в него проваливалась, и Алик нёс меня на руках; в пустом нетопленом доме было очень холодно, там стояла одна кровать с периной и тёплым одеялом, и мы легли вместе и, конечно, были тесные объятия и поцелуи, и попытки парня, но в последний решительный момент я «не давалась». Тогда всё же было большим табу терять девственность до свадьбы. Так что де факто его мамаша была права, но, так сказать, де юре, а именно это было важно для мамы, она ошибалась и ввела маму в растерянность. И она сдалась.