Казума лежал, прищурившись от яркого света лампы. Лицо бледное, растеряное. Глаза смотрели на окружающих с полным непониманием.
— Где я…? — прохрипел он, словно только что вынырнул из чёрного водоворота.
Дзюмпей первым шагнул к сыну, лицо приняло мягкое, отцовское выражение, что с ним случалось крайне редко.
— Казума… это я. Твой отец, Дзюмпей, — его обычно резкий голос стал тихим и осторожным.
Казума слегка нахмурился, больной взгляд скользнул по лицу мужчины перед ним.
— Отец? — он моргнул, пытаясь осознать услышанное. — Но… я не помню тебя…
И замолчал, будто наткнувшись на стеклянную стену. Его взгляд метнулся к Каору, затем к Изаму, но в глазах читалась только растерянность.
— Кто вы все? — голос дрогнул, в нём полная растерянность.
Каору сделала полшага вперёд, но Изаму остановил её жестом. Его старческое лицо оставалось бесстрастным, но в глазах промелькнуло что-то, похожее на тревогу — эмоция, которую не видели в этих стенах уже много лет.
— Мы твоя семья, Казума, — сказал Дзюмпей, опускаясь на стул у изголовья кровати.
— Семья? — Казума с трудом выдавил из себя это слово, словно пробовал его на вкус впервые. — Я… не помню вас.
— И меня? Ты не помнишь меня? — переспросил Дзюмпей мягче, хотя лицо окаменело. Он подался вперёд, вглядываясь в глаза сына, пытаясь найти в них хоть каплю узнавания.
Казума закрыл глаза, потом снова открыл, пытаясь сосредоточиться.
— Нет, — его слова прозвучали почти извиняюще, будто он был виноват в том, что не может вспомнить собственную семью. — Я не помню… вообще ничего.
Комната погрузилась в тишину, нарушаемую только монотонным писком медицинского монитора.
— Потеря памяти, — тихо сказала бледная Каору.
— Очевидно, — сухо добавил Изаму, как всегда спокойно, но в голосе тонна напряжения.
Дзюмпей же просто молчал, глядя на сына. Пальцы чуть заметно дрожали. Переживал.
— Если я ничего не помню… — выдавил Казума, едва сдерживая панику в голосе, — то почему чувствую, что не хочу быть здесь?
Эта столь неожиданная фраза вонзила нож в каждого. Дзюмпей крепче сжал подлокотники стула, Каору нахмурилась, а Изаму просто сжал губы в тонкую линию.
— Cынок, — мягко сказал Дзюмпей, пытаясь поймать его взгляд. — Ты в доме деда. Здесь безопасно.
Но в глазах Казумы отражалось только непонимание и растерянность.
— Л-ладно…
Раннее утро в особняке Кобаяси началось с тихой суеты. Лучшие врачи Токио, обитавшие в специально оборудованном медицинском крыле дома, были подняты на ноги ещё до рассвета. Они проводили тест за тестом, пока Казума находился в полубессознательном состоянии, то проваливаясь в сон, то ненадолго приходя в себя.
К середине дня результаты были готовы.
Врач преклонных лет — светило японской неврологии, которого Изаму лично пригласил из лучшей клиники страны — раскладывал перед собравшимися снимки и заключения. Движения были неторопливыми и точными, как у человека, привыкшего сообщать тяжёлые новости.
Изаму сидел во главе стола, лицо казалось высеченным из камня. По правую руку от него застыла Каору, сменившая вчерашнее платье на строгий брючный костюм, под глазами тени, выдающие бессонную ночь. Дзюмпей, принявший душ и переодевшийся в свежую рубашку, которую ему принесли по распоряжению Изаму, устроился чуть поодаль, нервно постукивая пальцами по столешнице из красного дерева.
— Состояние Казумы-куна стабильно, — начал врач с особой профессиональной сдержанностью, за которой обычно скрываются непростые новости. — Но, как мы и подозревали, у него наблюдаются признаки частичной амнезии.
Каору нахмурилась, пальцы сжали подол пиджака. Дзюмпей замер, перестав отбивать свой нервный ритм.
— Объясните подробнее, — спокойно произнёс Изаму, хотя в голосе проскользнула едва заметная нотка напряжения.
— Речь идёт о ретроградной амнезии, — продолжил врач, аккуратно раскладывая снимки мозга на столе. На них светились разноцветные области, похожие на карту неизвестного архипелага. — Она затрагивает определённые аспекты памяти, связанные с социальными связями. Казума-кун не помнит людей, с которыми был знаком, а также их роли в его жизни.
Тишина в комнате стала почти осязаемой. Где-то в саду пела птица, сейчас её трель казалась неуместно беззаботной.
— Он не помнит… никого? — с трудом выдавила Каору, голос дрогнул.
— Именно так, — кивнул врач, поправляя очки в золотой оправе. — Более того, он не может вспомнить своё хобби, любимые занятия, важные события прошлого. Всё, что связано с эмоциональными привязанностями, словно стёрто.