Один из участников этих кровавых дел, офицер Вонсяцкий, попав в эмиграцию и, вероятно, нуждаясь в деньгах, продал свои воспоминания о них редакции «Последних Новостей», где они и были напечатаны за его подписью. Я читал их тогда с глубоким отвращением и возмущался тем, что газета их печатает. Теперь, вероятно, сам Вонсяцкий не очень доволен своей откровенностью, ибо, женившись на американской миллионерше, стал видной фигурой в эмиграции. Еще недавно я видел его портрет, напечатанный в одном из журналов дальневосточной эмиграции, где этот «уважаемый деятель» считается одним из главарей русских «националистов» германофильской ориентации.
Самым громким из возникших в Ялте «дел» было дело об убийстве известного московского фабриканта Гужона.
Мне до сих пор непонятно, чем этот политически умеренный и, кажется, скромный и порядочный человек возбудил ненависть своих убийц. Он был убит на своей даче, на глазах семьи, сидевшей с ним за чайным столом, внезапно появившимися людьми в масках. Следствием руководил известный судебный деятель Н. Н. Таганцев. Несмотря на целый ряд чинившихся ему препятствий, ему удалось наконец установить личности виновников убийства — офицеров Добровольческой армии. Однако дело это сознательно затягивалось, ибо Гужон был французским гражданином и обнаружение факта убийства его офицерами могло неблагоприятно повлиять на отношения французского правительства и Добровольческой армии.
Происходили эксцессы и в других городах Крыма. В Симферополе контрразведчики облюбовали один кафе-шантан на Дворянской улице, и каждую ночь там происходили пьяные скандалы, один из которых кончился убийством музыканта Грединара. Министр внутренних дел распорядился после происшедшего закрыть этот кабак. Но когда полиция явилась для приведения распоряжения в исполнение, то офицеры оказали ей вооруженное сопротивление…
Все эти так называемые «эксцессы», конечно, не одобрялись и не поощрялись свыше, но находили в Екатеринодаре своих истолкователей, которые объясняли их как вынужденную самозащиту офицеров против свободно разгуливающих, благодаря слабости правительства, большевиков и являлись лишним аргументом в пользу введения военного положения. При «дворе» Деникина говорили: «Если в Крыму будет введено военное положение, то офицерские самосуды прекратятся, ибо офицеры увидят, что власть охраняет тыл от большевиков».
Крымское правительство и мы, свидетели этой кровавой анархии, делали обратный вывод: мы полагали, что с введением военного положения вся борьба с большевиками сосредоточится в руках контрразведки, которая ведь и является источником «эксцессов», а потому «эксцессы», теперь все же единичные, станут общим явлением.
Кто был прав в этом споре — видно из того, что в период крымского правительства передвижение по крымским дорогам было совершенно безопасно, а из большевистских выступлений можно отметить только два: неудавшуюся попытку всеобщей забастовки в Севастополе и тоже слабую и неудачную попытку произвести вооруженное восстание в Евпатории. А на следующий год, когда Крым находился в непосредственном управлении правительства генерала Деникина, с одной стороны, участились «эксцессы» контрразведок, а с другой — окрепли и большевистские силы: в Керчи, на самом почти фронте, вспыхнуло с трудом подавленное восстание, большевистская агитация усилилась во всех городах, а на всех дорогах происходили грабежи «зеленых».
Другим поводом к конфликту между Крымом и Екатеринодаром был вопрос о северных уездах Таврии.
Еще во время немецкой оккупации в Крым приезжал представитель Добровольческой армии полковник Дорофеев. В Крыму он находился в тайных сношениях с кадетами, а в северных уездах Таврии — с местными земцами, среди которых преобладали эсеры. Я помню, как один из мелитопольских эсеровских лидеров, член Учредительного собрания Алясов, приезжал тайно в Симферополь для переговоров с полковником Дорофеевым. Так же как и у нас, вопрос тогда шел о занятии войсками Добровольческой армии Бердянского, Мелитопольского и Днепровского уездов, насильно украинизировавшихся киевскими правительствами.
Однако, добровольцы заняли северную Таврию несколько позже, чем Крым.
В этот промежуток времени, после ухода немцев и падения гетмана Скоропадского, но до прихода добровольцев, города северной Таврии управлялись городскими Думами, а в уездах единственной властью оказались земские управы. Земская власть, не имея в своем распоряжении воинской силы, не могла справиться с начавшимся в деревнях анархическим движением. В Бердянском уезде оперировал батька Махно, а в северной части Мелитопольского уезда власть захватил местный учитель Опанасенко, называвший себя анархистом. Его отряды громили помещичьи усадьбы, грабили богатых крестьян и убивали всех местных жителей, принимавших участие в репрессиях гетманского правительства. Власть, или, точнее говоря, анархия Опанасенко распространялась в Мелитопольском уезде, и его вооруженные отряды появились возле Мелитополя. Дабы помешать вторжению его грабительских отрядов в Мелитополь, представителям земства и города пришлось вступить с ним в переговоры.