При подавляющем преобладании социалистов роль кадетов состояла не столько в выработке резолюций, сколько в стремлении исключить из них все, что с нашей точки зрения считалось абсолютно неприемлемым. Эти «цензорские» обязанности в бюро лежали на мне и на М. В. Брайковиче. Особенных трудностей мы не испытывали, ибо лидеры социалистов, с которыми нам приходилось иметь дело, были проникнуты искренним желанием достигнуть соглашения. Гораздо труднее было им протаскивать компромиссные решения нашего бюро через свои фракционные собрания.
С одной стороны, мы готовы были примириться с набившей нам оскомину, но ставшей привычной в левых кругах революционной фразеологией, с тем только, чтобы она не затемнила основных, важных для нас мыслей об единстве России, как цели, и о необходимости вооруженной борьбы с большевиками — как средстве.
Наиболее спорными вопросами было отношение съезда к разогнанному большевиками Учредительному собранию, к начавшемуся в это время петлюровскому восстанию и к Добровольческой армии. Эсеры хотели во что бы то ни стало, чтобы съезд признал авторитет старого Учредительного собрания до избрания нового. Мы этому противились и нашли поддержку в меньшевиках. В результате, резолюция констатировала, что по вопросу об Учредительном собрании на съезде не было достигнуто соглашения. За это эсеры провели приветствие уфимской Директории и выдвинули ее на первое место среди других местных государственных образований. Трудно было исключить из резолюций сочувственное отношение к петлюровскому восстанию. Большинство членов съезда, прибывших с Украины, с ненавистью относилось к гетманскому режиму и симпатизировало восставшим. Между тем, мы, кадеты, и некоторые социалистические лидеры съезда видели в успехах петлюровского восстания, с одной стороны, победу украинского национализма и сепаратизма, а с другой — опасались, что поднятой смутой воспользуются большевики. Наша попытка отнестись в резолюции с резким отрицанием к украинской революции все же не удалась, и в ней было лишь отмечено, что гражданская война на Украине «представляет огромную опасность для всего юга России и может окончиться торжеством большевизма или усилением реакции».
Что касается Добровольческой армии, то в резолюции удалось соблюсти по отношению к ней дружелюбный тон, несмотря на то, что как раз во время съезда пришла из Юзовки телеграмма о расправах казаков с рабочими, вызвавшая среди его членов бурю негодования.
В общем, резолюция по общеполитическим вопросам вышла длинная и тягучая, характерная для «революционной демократии», с одной стороны, мистически веровавшей в слова и формулы, а с другой — боявшейся их неправильного истолкования. Эта «логомания», соединенная с «логофобией», содействовала длине и расплывчатости резолюций и лишала их действенной силы и огня.
Съезд определенно высказался против военной диктатуры и рекомендовал явно утопический для данного момента способ создания южнорусской Директории путем сговора на «государственном совещании представителей политических и общественных течений». Однако он был совершенно неправильно обвинен более правыми кругами во враждебном отношении к Деникину и руководимому им добровольческому движению.
Резолюция съезда сейчас лежит передо мной, и вот что я читаю в ней о Добровольческой армии: «Земско-городской съезд считает своим долгом засвидетельствовать заслуги Добровольческой армии в деле борьбы за воссоздание государственного единства и независимости России — лозунги, дорогие и земско-городской демократии. В мрачную эпоху конечного распада России, когда в стране торжествовала большевистская оккупация, Добровольческая армия с беззаветным мужеством, принося бесчисленные жертвы, боролась против тирании за возрождение России, отказываясь идти на соглашения или признавать господство императорской Германии».
Такая совершенно ясная и недвусмысленная оценка заслуг Добровольческой армии со стороны левого демократического съезда казалась мне тогда фактором большого значения и смысла, ибо давала надежду на смычку разобщенного внутренней борьбой антибольшевистского фронта. И ради этого я охотно подписывался в угоду эсерам и под приветствием далекой уфимской Директории, и под другими пышными и малообязывающими фразами.
Резолюция съезда не только высказала сочувствие борьбе Добровольческой армии, она была проникнута глубоким чувством патриотизма, преобладавшим над всеми «демократическими условностями». В этом отношении она свидетельствовала о происшедшем большом сдвиге в настроениях «революционной демократии» после октябрьского переворота. Этого не хотели видеть и не видели в екатеринодарском окружении Деникина, где одни с презрением, а другие с негодованием относились к симферопольскому съезду. Помню, как мне досталось за участие в принятии симферопольских резолюций от лидерствовавшего на екатеринодарском кадетском съезде П. И. Новгородцева.