Изменник Орлов не был повешен Слащевым, а через два года был расстрелян большевиками, которым «товарищ» Слащев в это время поехал служить верой и правдой… Кто бы мог тогда предсказать такие превратности в судьбе этих двух людей!
Чтобы описать мою вторую встречу с генералом Слащевым, я должен предварительно рассказать о некоторых событиях, ей предшествовавших.
С блестящими победами деникинской армии, докатившейся летом 1919 года до Орла и Брянска, курс политики южнорусского правительства все больше и больше уклонялся вправо, т. е. в том направлении, куда его влекли хозяева положения — генералы. «Оппозиция его величества» — «царя Антона», как называли Деникина в Ростове, уступала одну позицию за другой. Да и не было настроения к борьбе: всем казалось, что раз, несмотря на плохую политику, армия все-таки одерживает победы — что же, и слава Богу. Там, в Москве, займемся исправлением курса, а теперь все это неважно… И все, как чеховские сестры, только и говорили: «в Москву, в Москву»… Должен сознаться, что и я невольно поддался тогда такому настроению. До сих пор совестно вспомнить свою бравурную речь, сказанную на приеме генерала Деникина в Симферополе. «Моя речь, — говорил я, — будет немногословна: Деникин… Армия… Москва… Россия… ура!»
Но когда кубанские войска, а за ними вся армия покатились от Орла обратно на юг, правый крен политики стал быстро сменяться левым. Было составлено южное правительство из представителей донского, кубанского и терского казачества с привлечением в него левых кадетов и правых социалистов. Спешно был также разработан проект созыва представительного учреждения, которое должно было своим авторитетом подкрепить терявшую авторитет власть генерала Деникина. Уже в конце ноября, в Таганроге, Деникин говорил мне о подготовлявшемся созыве не то парламента, не то земского собора.
В январе таврический губернатор получил телеграмму с подробным изложением системы выборов в это учреждение. Телеграмма имела осведомительный характер, но губернатор понял ее как распоряжение о производстве выборов, которые и были назначены, Перед выборами происходили собрания выборщиков с обсуждением политических вопросов. На губернском земском съезде, происходившем под моим председательством, я выступил с докладом о необходимости временного автономного устройства Крыма. Само собой разумеется, что, настаивая на автономных правах для Крыма, я имел в виду получить эти права свыше, сделав соответствующее представление генералу Деникину.
Мысль моя вызвала единодушное сочувствие всех собравшихся, но местные лидеры эсеров предложили, не дожидаясь разрешения сверху, объявить явочным порядком наличный съезд постоянным органом управления, включив в него представителей профессиональных союзов. Инициаторы этого предложения не могли как следует объяснить цель учреждения этого суррогата Совета рабочих депутатов. По-видимому, это была просто революционная отрыжка ничему не научившихся людей, не понимавших, что при полном равнодушии населения эта затея превратится в смешной фарс, если большевики, пользуясь близостью фронта, не сумеют ею воспользоваться.
Я, конечно, самым категорическим образом выступил против эсеровского предложения, но оно все-таки прошло большинством голосов. Оставшись в меньшинстве, я отказался быть избранным в южнорусский парламент от этого избирательного собрания, несмотря на просьбы моих политических противников.
На следующий день происходил съезд городских Дум, где мы с П. С. Бобровским снова выступили с докладом о временной крымской автономии. Здесь наши точки зрения были одобрены огромным большинством и мы оба были избраны депутатами парламента, в действительности существовавшего лишь в проекте.
Во время прений, происходивших в городской Думе, ко мне подошел какой-то офицер и сказал, что прислан за мной на автомобиле от генерала Слашева, который просит меня срочно прибыть к нему в поезд на станцию Симферополь.
Через пять минут я был доставлен туда и вошел в салон-вагон командующего военными силами Крыма.
— Подождите минутку, я сейчас доложу командующему, — любезно щелкнув шпорами, сказал мне молодой штабной офицер, пропуская меня в общее помещение салон-вагона. Там я увидел сидевшую на диване перед столом, заставленным недопитыми стаканами и с залитой красным вином скатертью, довольно миловидную, скромно одетую женщину. Это была всем известный слащевский казачок «Варенька», верная спутница его походов, на которой он впоследствии женился.
Я не успел с ней начать разговора, как меня уже попросили в купе к Слащеву. В этом купе прежде всего бросалась в глаза большая клетка с попугаем. Попугай, тоже походный спутник Слащева, имел по-видимому огромный аппетит. По крайней мере, не только все дно клетки было покрыто толстым слоем ореховой скорлупы, но скорлупа была рассыпана по полу и сиденью всего купе и хрустела под ногами. Про этого попугая я уже слышал. Мне передавали о недоумении одного английского генерала, посетившего Слащева на фронте: Слащев все время разговаривал с ним, обсуждая стратегические вопросы, с попугаем на плече… По этому поводу генерал говорил своим русским знакомым: «Удивительные русские люди. У нас, в Англии, каждый англичанин имеет свои причуды, но он отдает причудам часы отдыха, а у вас генерал, командующий фронтом, во время разработки плана военных действий, играет с попугаем».