Во внутренней жизни статистических бюро противоречие между формальным правом и реальными взаимоотношениями проявлялось в еще большей степени. Формально все служащие статистических бюро были подчинены заведующим, фактически же заведующие вынуждены были считаться с неписаной конституцией, по которой они были лишь первыми между равными. По этой «обычной» конституции, статистические бюро управлялись коллегией статистиков. Коллегии устанавливали программы исследований и принципы разработки собранных материалов. Они же распределяли работу между сотрудниками. Без их согласия заведующие не могли приглашать новых сотрудников. Во всех этих вопросах за заведующими было признано лишь право вето, которым они, впрочем, пользоваться избегали, боясь создать так называемый «конфликт».
В новом бюро, каким было псковское, куда я попал на обучение, «коллегиальность» проводилась неукоснительно. Все свободное от работы время статистики проводили в заседаниях, на которых велись бесконечные споры из-за деталей программы или требовались от заведующего объяснения по поводу его отношений с управой, с губернатором и т. д. Плохо приходилось тем заведующим, которые, доведенные до отчаяния притязаниями своей вольницы, раньше времени показывали когти, отстаивая свои формальные права. В таких случаях разражался неминуемый «конфликт». Статистики коллективно подавали в отставку, и работа приостанавливалась. Единственно правильной тактикой заведующих был также «измор». Нескончаемые заседания со спорами о выеденном яйце начинали надоедать самим статистикам, не говоря уже о том, что задерживался ход работы. И вот, когда они запутывались в сетях «коллегиальности», заведующие начинали прибирать к рукам бразды правления.
Работать нам приходилось очень много. Летом, на исследованиях, начинали работать в 5 утра, а кончали в 7–8 вечера, делая лишь краткий перерыв для обеда, а зимой сверхурочная вечерняя работа длилась иногда месяцами. Такая напряженная работа естественно отбивала охоту от непроизводительных заседаний коллегии. Возникновение частых заседаний в старых, налаженных бюро было плохим признаком: это означало, что в жизни бюро наступил какой-то кризис и подготовляется «конфликт». Ни одно бюро, как бы успешно ни шли его работы, не было гарантировано от периодически возникавших «конфликтов», ибо основной причиной их было не самое дело и его постановка, а мятежный дух статистической вольницы, соединенный с созданным ею же самою бытом узкой кружковщины.
Трудно теперь, через много лет, восстановить совершенно специфическую атмосферу, существовавшую в статистических бюро. Статистики, поселявшиеся большой группой в губернском городе, в редких случаях были местными жителями. Чуждые местной жизни, они и не стремились заводить новые знакомства. Жили обыкновенно своим тесным кружком, как жили политические ссыльные в городах русского Севера и Сибири. Конечно, провинциальная жизнь того времени, ярко изображенная в рассказах Чехова, была убогой, но замкнутая жизнь статистиков содействовала развитию в них нездорового ощущения своего коллективного превосходства. В большинстве случаев это ощущение было обратно пропорционально объективному положению вещей: чем тупее и невежественнее был человек, тем больше, попав в среду статистиков, он проникался чувством самодовольства. Уже проходили времена, когда статистики были своего рода подвижниками и имели некоторое право своим подвижничеством гордиться. Кадры интеллигенции быстро возрастали, а спрос на нее сокращался. Поэтому в конце 90-х годов уже немногим из лиц, шедшим в земскую статистику, приходилось отказываться от более выгодной карьеры. К тому же и оклады статистиков возрастали, а квалификация их, в связи с увеличением на них спроса, падала. Таким образом, мало оставалось от духа жертвенности и подвижничества прежних времен. Но осталось сознание как бы своей избранности и презрительное отношение к окружающей среде. Со статистиками происходила приблизительно та же эволюция, какая более ярко проявилась в среде революционных партий, когда люди, действительно рисковавшие своей жизнью из-за идеи, прошедшие через ссылку и каторгу, продолжали ощущать свою геройскую исключительность в пореволюционной обстановке, никаких жертв от них не требовавшей, и когда даже всякий приклеивший себе ярлык с.-д. или с.-р., не имея в прошлом никаких заслуг, чувствовал свое превосходство над заслуженными общественными деятелями, этих ярлыков не носившими. Та же психология избранности сохраняется и современным коммунистическим «дворянством».